Чашечку кофе?

[crfhfgtzpvtz]

Это третья глава. Полностью. Наверное. Завтра перечитаю, быть может поправлю. Первую часть публиковала, но это где-то далеко. к тому же появился эпиграф.. и незначительные изменения.

.
Глава 3. Растущая луна.

Лунный календарь: 29 июля (суббота) первая лунная фаза;
С этого дня на небе появляется лунный серп. Это период активной борьбы, действия и агрессии. Задачи дня – освобождение от своих негативных эмоций, от неуважения к себе и другим людям, но это также время противоборства своей гордыни и ревности. Пассивность в этот день противопоказана и даже опасна.


Кингсли.
О, кофе, кофе, кофе! Что может быть чудеснее, особенно после двух недель на зеленом чае? Красотка-француженка с цветочным именем, сногсшибательно улыбаясь, предлагает чашечку.

- С удовольствием. И сахар, три кусочка. Спасибо.

В глазах пляшут смешинки. Да-да, я знаю, истинные ценители пьют черный кофе без сахара. Бред, по-моему. Кофе же горький! Вот, какао никто не предлагает варить без сахара.

- А Дамблдор уже здесь? – интересуюсь у собравшихся.
- Наверху, - отзывается Артур. - И Снейп там же. Беседуют.

Ах, как жаль! Мне бы нужно переговорить с ним до собрания. Я же не только хвост черной собаки по ущельям ловил и зеленый чай распивал. Я спешно соображаю, что можно рассказывать в присутствии Флетчера, Дингла и Дожа.

- Я предложу им кофе, - мелодичный голос сбивает мои мысли.
- Снейпу? Не стоит – он предпочитает кровь.

Флетчер глупо хихикает, Блэк широко ухмыляется, Билл хохочет. Под укоризненным взглядом Флер мне становится неловко. Что ж, если кто-то старательно изображает вампира, должен быть готов к соответствующим шуточкам. В том числе, глупым. Я пожимаю плечами. Так получилось, обычно я остроумней и тактичней. Смена часового пояса, перепад давления и все такое.

- Я бы выпил сливочного пива, - замечает Артур.
- Лучше чего-нибудь покрепче, - отзывается Флетчер.

Глаза у него мутные. Когда только успел? Алкоголем, вроде не пахнет. Скорее, каким-то лекарством. Зельем от бессонницы, что ли? Опий! Точно, опий. Час от часу не легче.

Молли выставляет на стол дюжину бутылок сливочного пива, их мгновенно разбирают. Моуди делает глоток из своей фляги. А я пью кофе.

Северус.

- Магнус Бангольд согласился сотрудничать с Темным Лордом. У Малфоя был на него компромат. Правда, - я усмехаюсь, - он и самого Малфоя ставил под удар. Но проверять, пожертвует ли Темный Лорд одним из своих ближайших слуг, ради наказания сына бывшего министра, Бангольд не захотел.
- Малфой блефовал?

Я пожимаю плечами.

- Бангольд предпочел поверить. Он принес Непреложный обет хранить верность Темному Лорду и содействовать его победе всеми возможными средствами.
- Считаешь, он должен был последовать примеру Флинта?

В голосе Дамблдора звучит осуждение, или мне чудится?

- После смерти отца, у Маркуса не осталось никого, чьей жизнью его можно было бы шантажировать. Если бы Магнус Бангольд покончил с собой, его старшему сыну пришлось бы рассматривать предложение Темного Лорда с учетом угрозы для своей матери, жены, детей, братьев… Но я не думаю, что именно это соображение оказалось решающим.
- Но и утверждать обратное ты не можешь, - замечает Дамблдор.
- Не могу, - соглашаюсь я. – Нужно верить в лучшее в людях, не так ли?

Дамблдор ласково улыбается и кивает. А я пытаюсь понять, как же обнаружить «лучшее» в человеке, который пользовался служебным положением своей матери и торговал правосудием. Он ведь не только помог остаться на свободе тем, кто, действительно, был виновен – в этом не мне его упрекать – он инициировал аресты заведомо невиновных, вынуждая откупаться от преследования. Разумеется, занимался этим не один Магнус. Семья у Миллисент Бангольд была многочисленной, прожорливой и нещепетильной настолько, что пришедший ей на смену несемейный Фадж вызывал искреннее умиление.

После отставки матери Магнусу пришлось занять чисто декоративный пост, однако, старые его связи никуда не делись. Еще один чиновник, совершенно незначительный сам по себе, но обладающий обширными знакомствами пустился в бега. О нем я и напоминаю Дамблдору.

- Людо Бэгмена разыскивают гоблины, - отвечает он. – И раз уж они до сих пор не нашли…
- Вряд ли гоблины всерьез возьмутся за его брата, - возражаю я. – Темный Лорд пока не трогает Отто лишь потому, что рассчитывает на оперативность гоблинов. Когда Людо возьмут за горло кредиторы, наше предложение не покажется ему таким уж неприемлемым. Но терпение Лорда не бесконечно.

Дамблдор кивает.

- Отто Бэгмена нужно взять под защиту. Этот вопрос решим сегодня на Собрании.
- А Уизли может как-то повлиять на розыск Бэгмена?
- Не думаю. Билл – наемный работник, ему и знать-то о должниках не полагается.

Гоблины трепетно относятся к должностным инструкциям и конфиденциальности. Если бы не болтливость самого Людо, мы не знали бы и того, что знаем сейчас.

- Ты считаешь, есть смысл затянуть поиски? – осведомляется Дамблдор.
- Если Людо Бэгмена не найдут, Лорд не сможет его использовать, но Отто будет под ударом, а его охрана отвлечет часть сил Ордена, - размышляю я вслух. – Если же Людо найдут и предложат выбирать между сотрудничеством с Пожирателями и жизнью брата… Может быть, он и последует примеру Флинта. Будем верить в лучшее в людях.
- Другого выхода ты для него не видишь? – грустно спрашивает Дамблдор.

Я качаю головой.

- Кстати, о лучшем в людях. Лорд полагает, что создание вульфсбейна не могло преследовать исключительно благие цели. Как вы думаете, слухи о монстрах, выведенных в секретных лабораториях, имели под собой какие-то основания?
- Нет! – Дамблдор стремительно поднимается из-за стола. – Нет! Дамокл Белби –благороднейший человек и выдающийся ученый, ему завидовали, мешали работать, пакостили столь отвратительным образом, а невежды подхватывали гнусную клевету и раздували ее! К счастью, распространение слухов удалось пресечь, и гениальная работа Дамокла была признана. Вульфсбейн стал спасением для множества несчастных, и я горжусь тем, что сумел поспособствовать этому.

Дамблдор в самом деле взволнован. Его обычное добродушие слетело, глаза сверкают голубым пламенем, лоб прорезает вертикальная морщинка. Даже ярко-сиреневый кушак с пушистой бахромой и кокетливая ленточка в бороде не умаляют величественности. Я проглатываю замечание о том, что истребить лживые слухи окончательно обычно не удается. Всеобщая уверенность в пристрастии самого Дамблдора к лимонным долькам благополучно переживает любые опровержения. На мой взгляд, к Дамоклу Белби не мешало бы присмотреться.

- И раз уж мы затронули тему вульфсбейна, - Дамблдор садится за стол. – Ты помнишь о зелье для Люпина?
- А нужно? Здесь такой замечательный подвал. Каменный. С железной дверью. И фамильного серебра у Блэков хватит для трансфигурации цепей на целую стаю оборотней…
- Северус!
- Я помню.

Только не понимаю, почему помнить должны все - я, Дамблдор, заглядывающая мне в глаза Тонкс, но не сам Люпин?
Раздается осторожный стук в дверь.

- Войдите, - приглашает Дамблдор.

Я оборачиваюсь и едва могу скрыть ликование при виде кофейного подноса. Сопровождающая его мадемуазель Делакур обворожительно улыбается:
- Я подумала, вы давно беседуете и, наверное, хотели бы подкрепить силы, - она ловко переправляет на стол вазочку с шоколадным печеньем.
- Благодарю, благодарю, - кажется, Дамблдор растроган. – Я, к сожалению, кофе не пью – возраст, знаете ли…
- А вы налейте побольше сливок, - советует Флер.
- О, это выход, мадемуазель. У вас живой ум, - Дамблдор в два раза увеличивает чашку, доливает сливки и бросает четыре кусочка сахара.

Мадемуазель Делакур поворачивается ко мне:
- А вам без сливок и сахара?
- Именно так, - я принимаю из ее рук чашечку.

- Как ты думаешь, Северус, не предложить ли очаровательной леди должность преподавателя Защиты От Темных Искусств? – осведомляется Дамблдор, когда дверь за ней закрывается.

Я вдыхаю насыщенный пряный аромат и твердо отвечаю:
- Исключено. Я не смогу полноценно ненавидеть того, кто варит такой кофе.
- В Хогвартсе этим занимаются эльфы, - отвергает мой довод Дамблдор.
- А воспоминания? – парирую я.
- Думаешь, мисс Тонкс подойдет лучше?
- Хогвартсу необходим второй Хагрид?
- Северус! – всплеснув руками, Дамблдор едва не опрокидывает чашку. – Разве можно сравнивать с Хагридом юную прелестную девушку?!
- По силе разрушительного воздействия? Вполне.

В подтверждение моих слов внизу раздается грохот и разъяренные вопли портрета.

Дамблдор вздыхает.
- В таком случае, остается Моуди.
- Он был в прошлом году.
- В прошлом году был Крауч.
- Официально Моуди. Если он придет первого сентября, получится, что вы не искали нового преподавателя.
- И это разрушит проклятие? – оживляется Дамблдор.
- Теоретически…
- Ты согласен работать с Моуди год, а может быть и больше, чтобы проверить теорию?
- Так мы же не знаем, как поведет себя проклятие. Быть может, оно прямо первого сентября уберет Моуди из Хогвартса. Совсем, - мечтательно произношу я. – Давайте проверим!
- Северус!

Ремус.

Вкуса сливочного пива я не ощущаю. Совсем. Прикрываю глаза, стараюсь распробовать. Нет, ничего! Я отлично его помню: нежный и воздушный, как взбитые сливки, мягкий и тающий во рту, как сливочное мороженое, сладкий, как карамель – волшебный вкус детства. Вкус прогулок по Хогсмиту, вечеринок в гриффиндорской гостиной, тайных дружеских трапез. Я помню, как желудок наполнялся приятной сладостью, все существо охватывала легкость, в душе пробуждалась радость. Джеймс утверждал, что лопаются пузырьки веселящегося газа, и он проникает в кровь. Я забывал свои горести, хохотал над шутками друзей, дурачился…

Сейчас я не чувствую ничего. Подслащенная водичка. Слегка щиплет язык и в пищеводе собирается газ. Я плотно сжимаю губы, чтобы не рыгнуть. Кажется, щеки у меня раздуваются. Я сглатываю.

Вкус сливочного пива – еще одна моя потеря. Я привык терять. То, что не отняла у меня болезнь, забрала война. Мое детство, юность, семья, друзья… и место преподавателя в Хогвартсе. Его я тоже лишился. Это было самой болезненной потерей за последние несколько лет. Но страшней всего то, что я теряю самого себя. Теряю каждое полнолуние! Ощущаю по возвращению не только новые болезненные рубцы на теле, но и странную бесчувственность души. Я ничего не хочу, меня ничто не радует, и все, во что я верю, кажется ненужным и бессмысленным. Это пугает, и я судорожно вспоминаю то, что мне дорого, стараюсь вызвать прежние чувства. О, я помню, прекрасно помню свои эмоции, но ощутить их со всей яркостью становится все сложнее. Мою истерзанную душу, застывшую в ожидании новой боли, наполняет тоска и сожаление. Я молю Судьбу сохранить то немногое, что у меня еще осталось.

Судьба безжалостна. Война и пережитые страдания оставляют свой страшный отпечаток. Бойкая хохотушка Молли с озорными ямочками на щеках превратилась в суетливую, встревоженную наседку с уставшими глазами. Обаятельный разгильдяй, хохмач и аферист Флетчер стал неопрятным и унылым. Элиас Дож и раньше скромный и молчаливый, теперь почти не открывает рта. Лицо Аластора Моуди похоже на лоскутное одеяло, его магический глаз бешено вращается, протез скрипит, суставы хрустят.

Сириус, пожалуй, изменился меньше всех. Как и прежде он рвется в бой – пылкий, отчаянный, неукротимый, и только настоятельное требование Альбуса Дамблдора удерживает его в безопасном убежище. Наблюдая, с каким наслаждением Сириус пьет сливочное пиво, трудно поверить, что он потерял двенадцать лет в тюрьме. Зрелище очень эффектное: голова запрокинута, шея красиво изогнута, густые волосы рассыпались по плечам.

Сириус отставляет опустевшую бутылку и вытирает пену с губ рукавом. Белоснежные зубы сверкают в улыбке. Я понимаю, что завидую ему. Его улыбке, в которой нет радости, но нет и усталой обреченности. Сириус по-прежнему ярок, даже Азкабан не смог погасить его огня. А я? Я – старик в свои тридцать пять. Полуседой, покрытый шрамами, с истерзанной душой.

В коридоре раздается дикий грохот, и я вздрагиваю. За истошными воплями портрета едва различим голосок Тонкс. Сириус бросается к двери, выругавшись так смачно, что Кингсли даже присвистнул, а Молли залилась краской.

- Еще пива? – громко спрашивает Артур, доставая бутылки.

Мы переговариваемся, стараясь заглушить перебранку в коридоре. Прихрамывая, входит Тонкс. Щеки у нее пылают, на губах смущенная улыбка, а взгляд… Взгляд счастливый, восторженный, почти блаженный. Обычно так смотрят на Сириуса, и я невольно оглядываюсь – нет, он все еще ругается с портретом. Рядом со мной стоит Билл Уизли. Он кивает Тонкс и протягивает ей сливочное пиво. Молли упоминала, что ей бы хотелось видеть их вместе, но я, признаться, думал, она рассуждает гипотетически. Похоже, ошибся. А Флер Делакур? Где она, кстати?

Оказывается, я пропустил ее возвращение. Флер снова варит кофе. Кингсли поглядывает на плиту с нетерпением, а Молли с неудовольствием. Билл в ту сторону не смотрит, он рассказывает Тонкс анекдот, она хохочет, едва не падая со стула.

Я делаю глоток сливочного пива. Оно выдохлось и слегка горчит. Нет, сливочное пиво горчить не может, это горечь несбывшихся надежд, неслучившейся любви. Всего, что отобрала луна. Отбирает каждое полнолуние. Даже ясным солнечным днем, я чувствую ее растущую силу.

Сегодня на небе появился тоненький, изогнутый серп. Я стоял у окна, смотрел, не мог оторвать от него взгляд. Сейчас его не увидеть – солнце стоит высоко, но серебряным рыболовным крючком месяц впивается мне в душу. Он растет, набухает холодным светом, и я мертвею. Живые человеческие чувства сковывает лед.
И сливочное пиво не имеет вкуса.

Флер.

К началу собрания я успела сварить новую порцию кофе. А вот Тонкс какао упустила. Оно выплеснулось на плиту и зашипело, распространяя запах горелого молока. Оставшегося в ковшике напитка хватит от силы на полчашки. На Тонкс жалко смотреть – она так старалась! Мистер Шеклболт старательно уничтожает запах, миссис Уизли с непередаваемым выражением лица смотрит на плиту – на сегодняшний вечер занятие ей обеспечено. Не так-то легко убрать все следы пригоревшего какао даже с помощью магии! Может быть, именно поэтому она не любит, когда кто-то занимается самодеятельностью на кухне?

Профессор Дамблдор с видимым удовольствием берет бутылку сливочного пива. Я ставлю на стол кофейный поднос, мистер Шеклболт благодарит и кидает в кофе три кусочка сахара. Профессор Снейп берет предложенную чашечку, отходит от стола и встает у окна. Я слегка разворачиваю стул, сажусь так, чтобы иметь возможность его разглядеть.

Все-таки слова Билла об уродстве меня зацепили – неужели, я чего-то не заметила? Нет, ничего на самом деле уродливого я не вижу. Не красив, но… Некрасивость бывает разной, как и красота. Профессор Снейп выглядит как злодей в спектакле, поставленном режиссером-романтиком. Колдун из «Лебединого озера», Вампир Байрона, Ричард III Шекспира…

На Ричарде я спотыкаюсь. Прочитав исторические хроники Шекспира, я возмутилась тем, как он изобразил французов, и принялась искать несоответствия. Нашла, конечно. И в изображении заклятых врагов, и в изложении фактов родной истории. Особенно, досталось Ричарду III, ему приписаны и те преступления, которые он физически не мог совершить. Шекспир писал при Тюдорах, а они, разумеется, желали опорочить свергнутого ими короля. Я допускаю, что авторы, считающие Ричарда III невинной жертвой клеветы, могут быть не совсем правы, и истина находится где-то посередине, но образ благородного и глубоко несчастного человека меня увлекает. Я понимаю, что сравнивать профессора Снейпа с тем образом короля Ричарда, который мне дорог, неправильно. Я могу придумать Ричарда III, и даже если ошибусь, это не будет трагедией. Профессор Снейп существует реально, и я не должна придумывать его. Профессор Снейп мог бы сыграть и шекспировского Ричарда, и Ричарда Джозефины Тей, но кем он является на самом деле, я не знаю.

Объект моих наблюдений, на мгновение встречается со мной взглядом. Вздергивает бровь, удивленно-насмешливо, подносит чашку к губам. Глаза бесподобно хороши! Совершенно черные, даже зрачка не разглядеть, словно омуты. Бездонные. Ресницы длинные и густые. Подчеркивают разрез. У англичан таких глаз не бывает! У кельтов, германцев… Должна быть южная кровь, средиземноморская, мавританская, еврейская… Это, кстати, и цвет лица объясняет. Южане, живущие без родного солнца, частенько выглядят подобно узнику замка Иф с таким вот болезненным цветом кожи. Да и остальные черты соответствуют. Высокий лоб, резко очерченные скулы, длинный, тонкий нос с горбинкой и загнутым кончиком, чуть суженный подбородок.

Внешность, несколько необычная для англичанина, но скорее интригующая, чем отталкивающая. Профессор Снейп мог бы считаться интересным мужчиной, но… Портит его выражение лица. Застывшее, напряженное. Он, словно собирается прыгнуть со скалы в бурное море. Та незначительная мимика, которую можно наблюдать, черты не оживляет, наоборот, усиливает ощущение искусственности, гротеска. Вздергивается одна бровь, приподнимается уголок рта, кривятся губы… В тщательно проработанной маске для пущей художественной выразительности подправили черточку.

Я прищуриваюсь и вдруг замечаю еще один нюанс. Лицо у профессора не только напряженное, но и уставшее. Будто он уже прыгнул со скалы дюжину раз, высушил одежду, поднялся наверх, и будет прыгать снова. Еще столько же. Потому и мимика такая странная – если он расслабится, глаза закроются, уголки рта безвольно опустятся. Неудивительно, что профессор Снейп предпочитает мой кофе.

В который уже раз я восхищаюсь проницательностью бабушки. Этот человек, действительно, обречен. Тот, кто регулярно прыгает со скалы в бурное море должен разбиться. Отступиться ли он, ошибется, попадет под ногу камень, налетит порыв ветра - гибель в волнах неизбежна.