Сериал "Королева Марго"

[crfhfgtzpvtz]

Дозрел у меня ребенок до Дюма. Посмотрел "Трех мушкетеров" и заявил, что теперь-то понял, в чем прелесть фильма, а раньше был маленький и упускал важное. Решил скачать аудиокнигу в машину и посмотреть наши отечественные сериалы по трилогии о Генрихе Наваррском. Я к нему присоединилась. Смотрим.
В те времена, когда сериал "Королева Марго" вышел на экраны я давно и пылко любила творчество Дюма и мечтала об экранизации. Мне всегда нравились Певцов, Караченцев, Боярский, Васильева, Жигунов - то, что последний играет откровенно никак я осознала гораздо позже. Так что в целом я была довольна - сбылась мечта! Любимые актеры в антураже, хотя бы не противоречащем моим представлениям об эпохе, завораживающая музыка, роскошная карта средневекового Парижа... Все неприятные, царапающие моменты я просто игнорировала. К сожалению, сейчас фильм воспринимается иначе. Больше всего меня огорчает то, что сценаристы зачем-то взялись переписывать Дюма. Ладно бы они приблизили художественный текст к исторической действительности, но они увели его еще дальше, попутно покалечив четко выстроенный сюжет романа!
Отдельные "гениальные" находки Авторов просто бессмысленны. Например, комические сценки с доспехами Коконнасса, на которые окружающие реагируют как на ужасающий анахронизм. Вообще-то доспехи использовались и в конце XVI века, и в XVII. От них отказались не из-за их неэффективности. Армии стали профессиональными и увеличились в численности, невозможно было централизованно обеспечить всех доспехами, ими пользовались элитные подразделения, такие как крылатые гусары, и высокопоставленные военные. Но беда даже не в отсутствии достоверности, а в ненужности для повествования. Эпизоды с доспехами совершенно излишни. Вероятно, их ввели, чтобы показать характер Коконнасса, но лучше бы оставили имеющиеся у Дюма эпизоды, например, сценку в будуаре Маргариты после охоты и "оборону" дома в переулке Клош-Персе.
Маргарита привела к себе герцогиню Неверскую, Коконнаса и Ла Моля и вместе с ними закусывала сладкими пирожками и вареньем.

Карл IX постучался во входную дверь; ее открыла Жийона, но при виде короля она так испугалась, что едва нашла в себе силы сделать реверанс и, вместо того чтобы бегом предупредить свою госпожу о приходе августейшего гостя, впустила Карла, не дав королеве другого знака, кроме крика.

Король прошел переднюю и, услыхав взрывы смеха, доносившиеся из столовой, направился туда.

«Бедняга Анрио! — подумал он. — Он веселится, не чуя над собой беды».

— Это я, — сказал он, приподняв портьеру и высунув свое смеющееся лицо.

Маргарита отчаянно вскрикнула: это смеющееся лицо произвело на нее такое же впечатление, какое произвела бы голова Медузы. Сидя напротив двери, она сразу же узнала Карла.

Двое мужчин сидели спиной к королю.

— Его величество! — с ужасом воскликнула Маргарита и встала с места.

В то время как трое сотрапезников испытывали такое чувство, будто их головы вот-вот упадут с плеч, Коконнас не терял головы. Он тоже вскочил с места, но так неуклюже, что опрокинул стол, а вместе с ним попадали на пол бокалы, посуда и свечи.

На минуту воцарилась полная темнота и мертвая тишина.

— Удирай! — сказал Коконнас Ла Молю. — Смелей! Смелей!

Ла Моль не заставил просить себя дважды: он бросился к стене и стал ощупывать ее руками, стремясь попасть в опочивальню и спрятаться в столь хорошо знакомом ему кабинете.

Но едва он переступил порог опочивальни, как столкнулся с каким-то мужчиной, который только что вошел туда потайным ходом.

— Что все это значит? — в темноте заговорил Карл, и в голосе его послышались грозные ноты. — Разве я враг пирушек, что при виде меня происходит такая кутерьма? Эй, Анрио! Анрио! Где ты? Отвечай!

— Мы спасены! — прошептала Маргарита, схватив чью-то руку и приняв ее за руку Ла Моля. — Король думает, что мой муж в числе гостей.

— Я и оставлю его в этом заблуждении, не тревожьтесь, — сказал Генрих, отвечая в тон королеве.

— Великий Боже! — воскликнула Маргарита, выпуская руку, оказавшуюся рукой короля Наваррского.

— Тише! — сказал Генрих.

— Тысяча чертей! Что вы там шепчетесь? — крикнул Карл. — Генрих, отвечайте, где вы?

— Я здесь, государь, — раздался голос короля Наваррского.

— Черт возьми! — прошептал Коконнас, державший в углу герцогиню Неверскую. — Час от часу не легче!

— Теперь мы погибли окончательно, — ответила Анриетта.

Коконнас, чья смелость граничила с безрассудством, решив, что рано или поздно, а свечи зажечь придется, и чем раньше, тем лучше, выпустил руку герцогини Неверской, нашел среди осколков подсвечник, подошел к жаровне, раздул уголек и зажег свечу.

Комната осветилась.

Карл IX окинул ее вопрошающим взглядом.

Генрих стоял рядом с женой, герцогиня Неверская была в углу одна, а Коконнас, стоя посреди комнаты с подсвечником в руке, освещал всю сцену.
Очень обидно, что в сериале были опущены или сокращены изумительные диалоги, такие как беседа Екатерины Медичи с Морвелем.
— Ваше величество, я жду… только, судя по началу, я опасаюсь…

— Что дело не очень громкое? Не такое, до каких охотники те, кто желает выдвинуться? Однако это такое поручение, что вам могли бы позавидовать Таванн и даже Гизы.

— Сударыня, поверьте мне: каково бы оно ни было, я весь в распоряжении вашего величество, — отвечал Екатерине ее собеседник.

— В таком случае прочтите, — протягивая королевский приказ, сказала Екатерина.

Человек пробежал его глазами и побледнел.

— Как! Арестовать короля Наваррского?! — воскликнул он.

— Что же тут необыкновенного?

— Но ведь короля, сударыня! По правде говоря, я думаю… я считаю, что для этого я дворянин недостаточно знатного рода.

— Мое доверие, господин де Морвель, делает вас первым в ряду моих придворных дворян, — ответила Екатерина.

— Приношу глубокую благодарность вашему величеству, — сказал убийца с волнением, в котором чувствовалось колебание.

— Так вы исполните это поручение?

— Раз вы, ваше величество, приказываете, мой долг повиноваться.

— Да, я приказываю.

— Тогда я повинуюсь.

— Как вы возьметесь за это дело?

— Пока не знаю, сударыня, и я очень хотел бы, чтобы вы, ваше величество, дали мне указания.

— Вы боитесь шума?

— Сознаюсь, да!

— Возьмите с собой двенадцать человек, а если надо, то и больше.

— Конечно, ваше величество, я понимаю это как разрешение принять все меры для того, чтобы успех был обеспечен, за что я вам глубоко признателен. Но в каком месте я должен взять короля Наваррского?

— А какое место вы считаете наиболее подходящим?

— Если можно, то лучше в таком месте, которое, будучи местом священным, обеспечило бы мне безопасность.

— Понимаю. В каком-нибудь королевском дворце… например, в Лувре. Что вы на это скажете?

— О, если бы вы, ваше величество, позволили, это было бы великой милостью!

— Хорошо, арестуйте его в Лувре.

— А где именно?

— У него в комнате. Морвель поклонился.

— А когда прикажете?

— Сегодня вечером или лучше ночью.

— Будет исполнено, ваше величество. А теперь соблаговолите дать мне еще некоторые указания.

— Какие?

— Я имею в виду уважение к титулу…

— Уважение… Титул!.. — повторила Екатерина. — Но разве вам не известно, сударь, что французский король никому не обязан оказывать уважение в своем королевстве, где ему равных нет?

Морвель еще раз низко поклонился.

— И все же, ваше величество, позвольте мне обратиться к вам еще с одним вопросом.

— Позволяю, сударь.

— А что, если король Наваррский будет оспаривать подлинность приказа? Это маловероятно, но…

— Напротив, сударь, наверное, так и будет.

— Он будет оспаривать?

— Вне всякого сомнения.

— Но тогда он откажется повиноваться?

— Боюсь, что да.

— И окажет сопротивление?

— Наверное.

— Ах, черт возьми! — произнес Морвель. — Но в таком случае…

— В каком? — пристально глядя на Морвеля, спросила Екатерина.

— Как быть в случае, если он окажет сопротивление?

— А как вы поступаете, когда у вас в руках королевский приказ, другими словами, когда вы представляете собою короля, а вам сопротивляются?

— Государыня, — отвечал негодяй, — когда мне оказана честь подобным приказом и когда я имею дело с простым дворянином, я его убиваю.

— Я уже сказала вам, сударь, — отвечала Екатерина, — и вы не могли этого забыть, что французский король в своем королевстве ни с какими титулами не считается! Иными словами, во Франции есть только один король — король французский, а все другие рядом с ним, даже люди, носящие самый высокий титул, — простые дворяне.

Морвель побледнел: он начинал понимать.

— Ого! Шутка ли — убить короля Наваррского! — воскликнул он.

— Кто вам сказал убить? Где у вас приказ убить его? Королю угодно отправить его в Бастилию, и в приказе говорится только об этом. Если он даст себя арестовать — отлично! Но так как он не даст себя арестовать, так как он окажет сопротивление, так как он попытается вас убить…

Морвель снова побледнел.

–..вы будете защищаться, — продолжала Екатерина. — Нельзя же требовать от такого храброго человека, как вы, чтобы он дал себя убить, не пытаясь защищаться, а при защите ничего не поделаешь! Мало ли что может случиться! Вы меня поняли?

— Да, государыня, а все-таки…

— Хорошо, вы хотите, чтобы после слова «арестовать» я приписала своей рукой «живого или мертвого»?

— Признаюсь, это разрешило бы все мои сомнения.

— если вы думаете, что без этого исполнить поручение нельзя, придется приписать.

Пожав плечами, Екатерина развернула приказ и приписала: «живого или мертвого».

— Возьмите, — сказала она. — Теперь вы удовлетворены?

— Да, государыня, — отвечал Морвель. — Но я прошу вас, ваше величество, предоставить исполнение приказа в полное мое распоряжение.

— А чем может повредить то, что предложила я?

— Ваше величество, вы предлагаете мне взять двенадцать человек?

— Да, для пущей надежности…

— А я прошу позволения взять только шестерых.

— Почему?

— Потому что если с королем Наваррским случится несчастье, — а это весьма вероятно, — то шестерым легко простят, так как шестеро боялись упустить арестованного, но никто не простит двенадцати, что они подняли руку на королевское величество раньше, чем потеряли половину своих товарищей.

Иногда вольное обращение с текстом романа приводило к забавным результатам. Так Евгения Добровольская гораздо больше похожа на прототип, чем описание Дюма. Маргарите едва исполнилось двадцать лет, а уже все поэты пели ей хвалу; одни сравнивали ее с Авророй, другие — с Кифереей. По красоте ей не было равных даже здесь, при таком дворе, где Екатерина Медичи старалась подбирать на роль своих сирен самых красивых женщин, каких только могла найти. У нее были черные волосы, изумительный цвет лица, чувственное выражение глаз с длинными ресницами, тонко очерченный алый рот, стройная шея, роскошный гибкий стан и маленькие, детские ножки в атласных туфельках.

Дмитрий Харатьян гораздо ближе по возрасту историческому Ла Молю, чем персонажу Дюма, проблема в том, что играет он двадцатилетнего провинциала, а не сорокалетнего придворного.
Екатерина Васильева - потрясающая актриса и создала восхитительный образ Злой королевы, но реальная Екатерина Медичи отличалась невысоким ростом и полнотой, так же была описана и в романе.

Такой изобразил ее Клуэ, иной она предстала на экране.

Рядом с ней Карл IX. Удивительное попадание в образ!

Меня печалит то, как был изображен в сериале адмирал Гаспар де Колиньи. Он предстает добрым дедушкой, мечтающим о мире,готовится уйти на покой, освободив путь молодым. На самом деле Колиньи был военным и политическим лидером гугенотов, очень решительным и амбициозным. Он планировал вступить в войну с Испанией на стороне восставших Нидерландов, и король увлекся этой идеей, что пугало Екатерину Медичи.

Колиньи недавно женился в третий раз, его жена ждала ребенка. Он был полон сил и энергии.
Сериал нельзя винить за абсурдность политической интриги, так написал Александр Дюма. Разумеется, никто не мог передать Франсуа Алансонскому власть над Наваррским королевством, так же как не мог Карл IX завещать престол Франции Генриху Бурбону в обход родных братьев. Весь сюжет романа построен на фантастических допущениях, но сценаристам этого показалось мало, и они добавили красок.
Некоторые роли совершенно очевидно были переписаны под актеров. Так юный, пылкий де Муи Александра Дюма превратился в очень возрастного, спокойного персонажа Караченцева. Ему добавили печальную историю любви и связали с Рене Флорентийцем. В финале сериала граф де Муи де Сен-Фаль стал практикующим астрологом. Аристократы в ту эпоху могли заниматься "тайными науками" - Жиль де Ре подтверждает - но на досуге, не отказываясь от сословных привилегий и образа жизни.
Рене Флорентийца играл Сергей Юрский, и роль была существенно расширена, а характер полностью изменен. Персонаж Дюма был мелочным, трусливым, корыстным человеком. Он устранял врагов Екатерины Медичи, не испытывая угрызений совести, и рассчитывал на гибель Генриха Наваррского в Варфоломеевскую ночь.
— А-а, дорогой Рене! — воскликнула Маргарита, увидев парфюмера Екатерины. — Вы… вы от королевы-матери?.. Не знаете ли, что сталось с моим мужем?

— Сударыня, вы не можете не помнить, что его величество король Наваррский отнюдь не друг мне… Даже говорят, — добавил он с гримасой, скорее напоминавшей оскал, нежели улыбку, — будто он смеет обвинять меня в том, что я в соучастии с королевой Екатериной отравил его мать.

— Нет! Нет! Милейший Рене, не верьте этому! — воскликнула Маргарита.

— О! Мне это безразлично, сударыня! — ответил парфюмер, — ни король Наваррский, ни его сторонники теперь уже никому не страшны!

Он повернулся к Маргарите спиной.
Но Рене на самом деле умел предсказывал будущее. Когда он осознал, что Генриху Наваррскому суждено стать королем Франции, он испугался. Рене не посмел спорить с Судьбой, он решил спасать собственное будущее, попытавшись договориться.
— Государь, когда мой друг доверил мне эту тайну, вы, ваше величество, еще принадлежали к протестантской партии, вы были первым ее вождем, а вторым — принц Конде.

— Что же дальше? — спросил Генрих.

— Мой друг надеялся, что вы воспользуетесь вашим всемогущим влиянием на принца Конде и попросите его не помнить зла.

— Объясните, в чем дело. Рене, если хотите, чтобы я вас понял, — не меняя ни тона, ни выражения лица, сказал Генрих.

— Ваше величество, вы поймете меня с первого слова: мой друг знает во всех подробностях, как пытались отравить его высочество принца Конде.

— А разве принца Конде пытались отравить? — спросил Генрих с прекрасно разыгранным изумлением. — В самом деле?.. Когда же?

Рене пристально посмотрел на короля.

— Неделю тому назад, государь, — коротко ответил он.

— Какой-нибудь враг? — спросил король.

— Да, — отвечал Рене, — враг, которого знаете вы, ваше высочество, и который знает вас.

— Да, да, мне кажется, я что-то слышал, — сказал Генрих, — но я не знаю никаких подробностей, которые друг ваш собирается мне рассказать; расскажите вы.

— Хорошо! Принцу Конде кто-то прислал душистое яблоко, но, к счастью, в то время, когда яблоко принесли, у принца был его врач. Он взял у посланца яблоко и понюхал, чтобы узнать его запах и его доброкачественность. Через два дня на лице у врача появилась гангренозная язва с кровоизлиянием, которая разъела ему все лицо, — так поплатился он за свою преданность или за свою неосторожность.

— Но я уже наполовину католик, — ответил Генрих, и, к сожалению, утратил всякое влияние на принца Конде, так что ваш друг обратился ко мне напрасно.

— Ваше величество, моему другу может помочь ваше влияние не только на принца Конде, но и на принца Порсиана, брата того Порсиана, которого отравили.

— Знаете что, Рене, — заметила Шарлотта. — от ваших рассказов бросает в дрожь! Вы неудачно выбрали время, чтобы похлопотать за своего друга. Уже поздно, а разговор ваш замогильный. Честное слово, ваши духи интереснее. — И Шарлотта снова протянула руку к коробочке с опиатом.

— Сударыня, — сказал Рене. — прежде чем испробовать опиат, послушайте, как могут воспользоваться такими удобными случаями злоумышленники.

— Рене. — сказала баронесса. — сегодня вы просто зловещи.

Генрих нахмурил брови; он понимал, что у Рене есть какая-то цель, но не мог угадать, какая, а потому решил довести этот разговор до конца, хотя он и пробуждал у него скорбные воспоминания.

— А вы знаете и подробности отравления принца Порсиана? — спросил Генрих.

— Да, — ответил Рене. — Было известно, что на ночь он оставлял у постели зажженную лампу; в масло подлили яд, и принц задохнулся от испарений.

Генрих стиснул покрывшиеся потом пальцы.

— Значит, — тихо сказал он. — тот, кого вы называете своим другом, знает не только подробности отравления, но и отравителя.

— Да, потому-то он и хотел узнать у вас, можете ли вы повлиять на здравствующего принца Порсиана, чтобы он простил убийце смерть своего брата.

— Но я еще наполовину гугенот и, к сожалению, не имею никакого влияния на принца Порсиана: ваш Друг обратился бы ко мне напрасно.

— А что вы думаете о намерениях принца Конде и принца Порсиана?

— Откуда же я знаю их намерения. Рене? Насколько мне известно. Господь Бог не наградил меня способностью читать в сердцах людей.

— Ваше величество, вы могли бы спросить об этом самого себя, — спокойно произнес Рене. — Не было ли в жизни вашего величества какого-нибудь события, столь мрачного, что оно могло бы подвергнуть испытанию ваше чувство милосердия, и столь прискорбного, что могло бы послужить пробным камнем для вашего великодушия?

Слова эти были сказаны таким тоном, что даже Шарлотта вздрогнула; в них заключался столь прямой, столь ясный намек, что баронесса отвернулась, дабы скрыть краску смущения и дабы не встретиться взглядом с Генрихом.

Генрих сделал над собой огромное усилие; грозные складки, появившиеся у него на лбу, когда говорил флорентиец, разгладились, и благородная сыновняя скорбь уступила место раздумью.

— Мрачного события… в моей жизни?.. — переспросил он. — Нет, Рене, не было; из времен юности я помню только свое сумасбродство и беспечность, а кроме того, более или менее острые нужды, которые возникают из потребностей нашей природы или являются испытанием, ниспосланным нам Богом.

Рене тоже сдерживал себя и внимательно смотрел то на Генриха, то на Шарлотту, как будто желая вывести из равновесия первого и удержать вторую, так как Шарлотта, чтобы скрыть свое смущение, вызванное этим разговором, повернулась лицом к зеркалу и протянула руку к коробочке с опиатом.

— Скажите, государь, если бы вы были братом принца Порсиана или сыном принца Конде и кто-нибудь отравил бы вашего брата или убил вашего отца…

Шарлотта чуть слышно вскрикнула и поднесла опиат к губам. Рене видел это, но на этот раз ни словом, ни жестом не остановил ее, а только крикнул:

— Государь, молю вас, ответьте ради Бога: что сделали бы вы, если бы вы были на их месте?

Генрих собрался с духом, дрожащей рукой вытер лоб, на котором выступили капли холодного пота, встал во весь рост и в полной тишине, когда Шарлотта и Рене затаили дыхание,

ответил:
— Если бы я был на их месте и если бы я был уверен, что буду царствовать, то есть представлять собой Бога на земле, я сделал бы то же, что сделал Бог, — простил бы.
Увы, этой потрясающей сцены в сериале нет, потому что Рене Флорентиец показан мудрым и благородным ученым, который изначально помогает Генриха Наваррского по самой удивительной причине - хочет сделать де Муи своим учеником. На мой взгляд, персонаж Дюма был интереснее. Малодушный, корыстный, подлый человек, по случайности наделенный многими талантами и великим Даром. Рене становится орудием Судьбы не благодаря, а вопреки своим личным качествам. Он принимает правильное решение из трусости.
Очень не повезло Генриху Наваррскому. В романе он блистал. Остроумный, обаятельный, обворожительный Генрих притягивал как живой огонек, ему невольно начинали симпатизировать все, кому приходилось иметь с ним дело - Шарлотта де Сов, Карл IX, Маргарита, ее любовник. Он словно зажигал людей. Отношения Генриха с женой в романе были исключительно дружескими, абсолютно лишенными ревности. Он помогал Ла Молю, был благодарен жене. В сериале главной темой сделали чувство, соединяющее Генриха и Маргариту, которому они противятся, но не могут устоять. Генрих стал ревновать к Ла Моль, утратил значительную долю самоиронии, превратился в довольно-таки тяжелого человека. Часть его очень говорящих поступков в сериале отняли, и это очень печально.
Однако не может все быть плохо. От одного изменения я в восторге. В романе Дюма Морвель был проходным злодеем, человеком без чести и совести. В сериале персонаж Боярского стал фигурой неоднозначной и даже трагической. Несмотря на все совершенные им преступления, его гибель расстраивает. Раненый Морвель понимает, что Екатерина Медичи избавится от него, как только он даст показания, поэтому бежит. Он сворачивает в переулок и попадает в тупик. Спрашивает имя миленькой девушки, которая указала ему единственный выход, - прямо в руки стражи. "Катрин", - отвечает она. "Екатерина", - медленно проговаривает Морвель, понимая, что это - конец, и падает сраженный пулей.

К сожалению, я не нашла информации о Лувье де Морвеле, если, кому-то что-то известно, буду благодарна за сведения о нем и о де Муи. В исполнении Боярского это тот же д'Артаньян, прибывший продать свою шпагу и верность, но в эпоху Гражданских войн ставший презираемым убийцей. Спустя полвека Франция стала совсем другой страной, и, поступив на королевскую службу, гасконский дворянин сделал отличную карьеру. На самом деле выбор между ротой королевских мушкетеров и гвардейцами кардинала не был принципиален, против мятежной Ла-Рошели они сражались вместе. Вот если бы д'Артаньян поступил к Гастону Орлеанскому, у него появился бы шанс поучаствовать в политическом убийстве со всеми последствиями, но в то время брат короля уже не играл настолько существенной роли. А во второй половине XVI века феодальные князья обладали реальной властью и раздирали страну на части. Морвель стал пешкой в их игре и расплатился за все сполна.