Летние чтения. Айвенго

[crfhfgtzpvtz]

Вовчику задали на лето прочитать "Айвенго", и мы решили устроить вечерние семейные чтения. Днем он читает "Скандинавским сказания" (мне тоже интересно позаимствую, когда закончит
Я прочитала "Айвенго" лет в одиннадцать, когда увлеклась балладами о Робин Гуде, и в романе меня интересовали исключительно шервудские разбойники. У Вальтер Скотта они очень убедительные. Весёлый монах стал моим самым любимым персонажем романа, и, как выяснилось, сцены с ним я запомнила почти дословно. Робин Гуд для меня навсегда остался простым йоменом из Локсли, зрелым мужчиной, который не только ловко стреляет из лука, но и руководит бандой в несколько сот человек. Никогда я не поверю в юного аристократа, приближенного короля Ричарда, и в его, ха-ха, шайку численностью около полудюжины. Перипетии судьбы благородных саксов и несчастных евреев меня почему-то не заинтересовали. Совершенно равнодушной оставил Айвенго. Сейчас я понимаю, что мне повезло познакомится с романом так рано, лет в четырнадцать-пятнадцать моим фаворитом стал бы Бриан де Буагильбер. Был у меня период увлечения романтическими злодеями, о которых так замечательно сказал Пушкин:
А нынче все умы в тумане.
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен и в романе,
И здесь уж побеждает он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковницы,
Теперь уже её кумир
Или таинственный Вампир,
Иль Вечный Жид, или Корсар,
Или задумчивый Сбогар,
Или Мельмот, бродяга мрачный...
Лорд Байрон прихоть удачной
Облек в печальный романтизм
И безнадежный эгоизм.
Надменный храмовник, язвительный безбожник, разочарованный в женщинах из-за измены любимой и отринувший мирское счастье ради торжества могущественного Ордена. Он ввязываться в авантюру с похищение без какого-либо личного интереса - не претендует ни на деньги еврея, ни на приданое знатно саксонки - и выбирает красавицу Ревекку, чтобы не остаться в накладе, но сила её духа производят на него неизгладимое впечатление, и Буагильбер увлекается всерьёз. Идеальное соответствие образу!
Годам к шестнадцати я простилась с этой юношеской влюблённостью в лице пушкинского Алеко Ты для себя лишь хочешь воли, однако, отголоски тех чувств звучат в моей душе до сих пор. Я все ещё любуюсь дерзкими и порочными героями с печальным прошлом, но знаю им цену. (См. фотогалерею в профиле)
Но в одиннадцать лет все норманны в романе были для меня на одно лицо. А вот Урфрида (Ульрика) впечатлила. Её трагедия, по-моему, интереснейший, наиболее драматичный и яркий эпизод романа. Не случайно, спустя пару лет я буквально провалилась в мир Шекспира.
Вальтер Скотт никогда не был моим любимым писателем. Уже в старших классах я прочитала двенадцать томов избранного и пришла к выводу, что для подростка он слишком велеречив и сложен, а для взрослого - прямолинеен и однозначен. Однако, сейчас, читая вслух, я оцениваю текст совершенно иначе. Произведение дотелевизионной эпохи перенасыщено художественными подробностями. Мы ведь уже привыкли дорисовать в своём воображении картину, опираясь на скупые намёки писателей, отсылки и аллюзии, а Вальтер Скотт дотошно и очень подробно описывает все, что читателю следует знать и представлять. Созданная им картина объёмна, многомерна, обладает перспективой, наполнена множеством деталей. Чтение доставляет острое, почти чувственное наслаждение - задействованы зрение, слух, осязание, обоняние.
Парадоксально, но мои детские представления о средневековой Англии во многом базировались на романах Вальтера Скотта, а сейчас я нахожу множество исторических ошибок и неточностей. Так в тексте неоднократно упоминаются монахи-францисканцы, но этот орден был основан только в 1208 году. Ричард I говорит по-английски, не просто способен объясниться с пятого на десятое, а ведёт осмысленные беседы с природными саксами, не вызывая вопросов. Вальтер Скотт описывает обувь с загнутыми вверх носками, такими узкими, что их приходиться подвязывать. Это пулены, такой вычурный вид они приобрели уже в XIV веке. Ульрика призывает Зернебога, Мисту, Скогулу - древних саксонских божеств, ставших демонами. Мягко говоря, не самые известные языческие божества, имена которых созвучны, скорее, славянским, а не к германским племенам, давным-давно обосновавшимся в Британии. Мне кажется, это попытка реконструкции начала XIX века, а отринувшая христианского бога Ульрика обратилась бы к германским божествам, о которых в XII веке еще не забыли, особенно на севере. Самое главное, Вальтер Скотт описывает Англию Ричарда Львиного Сердца так, словно завоевание произошло совсем не давно, если не при отце, то при деде Седрика Сакса, тогда как битва при Гастингсе произошла в 1066 году, 130 лет назад. Сопротивление саксов не только давно сломлено, а феодальные владения перераспределены, аристократия уже слилась в единый правящий класс, перемешалась и переженилась. Непримиримые противники норманнской узурпации вроде Седрика должны были лишиться имущества и влияния еще несколько поколений назад в ходе многочисленных мятежей и заговоров. Но в романе все выглядит так, будто завоевание произошло не более 30-40 лет назад, старший Фрон де Беф захватил замок друга отца Седрика Торкиля и обесчестил его дочь Ульрику. Разумеется, такой захват мог произойти, в ходе феодальной усобицы, скажем, во время войны Стефана и Матильды, но никакого национального оттенка у этой акции быть не могло. Вальтер Скотт явно переносит реалии современного ему национального государства на государство феодальное.
Довольно забавно наблюдать из XXI века за представлениям века XIX о конце XII. Так Вальтер Скотт трогательно объясняет, что медицинские манипуляции Ревекки над раненым рыцарем были совершенно невинны. Ханжескую мораль буржуазного общества смущал контакт юной девушки с мужским телом, даже совершенно беспомощным. Писатель очень мило подчеркивает отсутствие бытового комфорта в жилище саксонского феодала. Меня чрезвычайно порадовало то, как адаптированы античные мифы для безграмотных рыцарей: "святая" Ниоба, перенос мифа о похищении сабинянок на ветхозаветный сюжет. Разумеется, получившему классическое образование европейцу, это было смешно и дико. Мое уважение Вальтер Скотту за его честное старание воспроизвести мораль XII века. Его положительным героям присущи все предрассудки своего времени, такие как предубеждение по отношению к евреям, одобрение рабства и безраздельной власти отца семейства над домочадцами.
В детстве я не обратила внимания, а сейчас мне бросились в глаза некие моменты, нужные для развития сюжета, но совершенно не логичные. Айвенго не узнали в родном доме, который он покинул не более пяти лет назад. Ладно отец - Седрик мог и не разглядеть пилигрима в плаще, устроившегося за дальним концом стола, - но слуги! Они же с ним непосредственно общались, голос слышали, лицо разглядели... Только когда он открылся Гурту, тот прозрел. Но такова художественная условность. К тем же условностям можно отнести и литературное описание боя Ревеккой. Сильно сомневаюсь, что, глядя в окно на битву, которая решит её судьбу, она стала бы излагать так пространно и высокопарно, все же не профессиональный скальд. Есть еще один странный эпизод: Фрон де Беф разрешил посетить пленников монаху, но отшельник идти в замок отказался, мотивируя это тем, что меняя свое облачение на зеленый костюм, становится совершеннейшим йоменом и вся богословская премудрость его покидает. Монахом переодевается шут Вамба, идет в замок и меняется местами со своим господином. Понятно, зачем Вальтер Скотту понадобилась такая замена - отшельнику не было никакого резона принимать смерть вместо Седрика Сакса. Но почему же рокировка произведена так неловко! Отшельник, вообще-то храбрый и рисковый парень, прибегает к нелепой отговорке, и все принимают ее за чистую монету. Между тем, объяснение, простое и логичное, напрашивается: огромный отшельник не мог бы поменяться местами с Седриком, разница телосложения мгновенно выдала бы их, однако, этот вопрос в романе даже не обсуждался. Можно придумать и другую причину: Фрон де Беф знает отшельника, зол на него за браконьерство и обещал повесить при встрече, ему нельзя идти в замок. Но ничего подобного не озвучено. В той же сцене Вамба говорит, что учился на священника, но заболел мозговой горячкой и забыл всю ученость и пришлось уме стать дураком. Красивая версия. Однако в первой же главе Вальтер Скотт сообщил читателям, что на ошейники написано: "Вамба - сын Безмозглого", отец Вамбы - раб и дурак, Вамба - потомственный шут, будучи рабом, он не мог претендовать на сан священника. Впрочем, это мелкие замечания, нисколько не умаляющие достоинства произведения. Я не люблю роман по другим причинам.
Мне не нравится, как Вальтер Скотт возвышает своего героя за счёт всех других рыцарей. Айвенго идеален, безупречен и непревзойденно хорош во всем, рядом нет никого, кто мог бы сравниться с ним. Норманны просто негодяи все до единого. Можно, конечно, возразить, что в романе действуют три недостойных рыцаря, а остальные молодцы или хотя бы обычные люди, но в том-то и дело, что они не показаны. Вот и складывается впечатление, будто все плохие, один Айвенго в белом. Его превосходство воспринимается как некая данность и перестаёт впечатлять. В самых первых главах становится известно, что Айвенго победил храмовника на турнире в Палестине, он скидывает его с коня на поединке в Ашби и во время общей схватки. Неужели исход их финального противостояния может хоть кого-то заинтриговать? У Айвенго в произведении нет достойного антагониста. Его противники слабее физически и морально. У героя нет ни единого шанса не победить. Для хорошего драматического конфликта необходимо, чтобы каждая сторона боролась за свою правду. Очевидно же, что норманнские рыцари кругом не правы, и все противостояние превращается в занудный квест: Айвенго побеждает в поединках, Айвенго и Черный Рыцарь побеждаю в общей схватке, Черный Рыцарь и разбойники побеждают засевших в замке и так далее. Скучно, господа!
Весь драматизм оказывается сосредоточен в конфликте Седрика Сакса и его сына Айвенго. Увы, этот конфликт вымучен и надуман. Седрик хочет устроить брак своей знатной воспитанницы Ровены, происходящей от Альфреда Великого, с последним потомком саксонских королей Ательстаном, поэтому изгоняет сына, который любит ее взаимно. Я не буду останавливаться на том, что никаких потомков у Эдуарда Исповедника не было, поэтому престол и занял Гаральд Годвинсон, а Гаральд Гардрада и Вильгельм Нормандский на него претендовали. Не было наследников саксонской династии, если только очень дальние, по женской линии... Но столько-то королевской крови можно было найти почти у любого родовитого сакса, не исключая самого Седрика! Он вполне мог обвенчать воспитанницу с сыном и создавать партию для этой новоявленной династии истинных саксов. Ведь у Ательстана никакой группы поддержки не имелось, кроме самого Седрика. Вот если бы Ровена была его дочерью, а Айвенго воспитанником, и Седрик, страдая от невозможности передать свои королевские права отсутствующему сыну, стремился выдать дочь за более знатного сакса, это было бы логично. А в описанной ситуации любой нормальный феодал топил бы за собственного наследника, а не какого-то Ательстана.
Вторая причина конфликта - Айвенго стал вассалом короля Ричарда и принял от него поместье, которым прежде владели его предки. Сразу после завоевания, Вильгельм заставил присягнуть всех феодалов (поэтому и не действовал в Англии французский принцип "вассал моего вассал - не мой вассал"). Раз уж Седрик Ротервудский сохранил земли, значит, его предки и он сам присягали короля-норманам. Какие вопросы к Айвенго? "Национальное" чувство старого сакса - анахронизм. Средневековый феодал мог выступать против династии узурпаторов за династию законную, но не за нацию, которая отсутствовала в политической реальности. Если бы национальные государства образца, такие как Великобритания XIX века существовали на рубеже XII-XIII веков, Айвенго был бы коллаборантом, ради собственной выгоды (поместье) предавший свой народ. Но в эпоху, когда французский аристократ стал королем Англии, потому что его мама приходилась дочерью предыдущему королю, и присоединил к своим владениям Аквитанию благодаря браку, в результате чего англичане, нормандцы, анжуйцы и гасконцы оказались подданными одной династии, подобные рассуждения просто нелепы. Айвенго в романе показан нормальным феодалов XII века, а его отец выглядит самодуром, лелеющим совершенно иллюзорные планы, поскольку никакой саксонской династии, способной претендовать на трон, не существует. Вальтер Скотт выводит в романе мифического потомка короля Эдуарда Исповедника, но лишь для того, чтобы показать его несостоятельность. Ательстан символизирует упадок саксонского владычества и историческую правоту перехода короны.
Мне искренне обидно за него. Казалось бы, его Вальтер Скотт мог бы изобразить достойным соперником Айвенго в любви, но писатель глумится над ним на протяжении всего романа - упрекает в прожорливости, нерешительности, лени. Хотя если отвлечься от характеристики писателя и посмотреть на Ательстана непредвзято, ясно, что тот ведёт себя мужественно и стойко. Он настаивает, чтобы бежал из плена Седрик, и отказывается оставить на растерзание норманнам шута Вамбу, когда ему самому предложили заплатить выкуп. Он спокоен и молчалив в заточении, что составляет комический контраст с энергичным многословием Седрика. Мне импонируют короткие приземленные реплики Ательстана, которые он вставляет в пламенную возвышенную речь товарища по заключению. Седрик Сакс не говорит, а вещает, словно на трибуне. Иногда это уместно, но в темнице наедине со старым другом попросту нелепо. Вальтер Скотт, похоже, придерживается иного мнения,ему симпатичен Седрик со всем своим пафосом. Ательстана он прямо называет его туповатым, слабовольным пьяницей и обжорой. Подчёркивает физическое отвращение Ровены. А насколько был бы интересней роман, если бы Вальтер Скотт вывел Ательстана привлекательной личностью! И любовь Ровены к Айвенго, её верность заиграла бы яркими красками, если бы у нее был реальный выбор между достойными претендентами. Но в романе бедной девушке и посмотреть не на кого. На невнятном фоне сияет один Айвенго. Однако иначе Вальтер Скотт поступить не мог: Ательстан должен был символизировать деградацию саксонских королей, чтобы герой романа с чистой совестью служил достойному королю Ричарду.
О женских образах в романе я напишу позже, хочу сперва дочитать линию Ревекки.