Фанфик на фанфик.

Вряд ли я угадаю ход мыслей Автора, так что - не спойлер. Вольная фантазия на тему.

Anima Lacera: AU; POV SS; после главы "Заговор".

Твои зеленые глаза
Туманятся слезой и болью,
И поцелуи горькой солью
Застыли на моих губах...

Я не виню тебя ни в чем.
Зачем же просишь ты прощенья?
Была любовь - одно мгновенье...
И нужно ли жалеть о нем?

Что мне сказать тебе еще?
Измена - лживое понятье...
Как холодны теперь объятья!
И кажется чужим лицо.


- Ты меня никогда не простишь?

Губы дрожат, голос сдавленный. Тебе нужно мое прощение? Зачем? Я ведь не нужен. Ты так хотел тепла и близости, а я был близко, и ты прижимался ко мне. Ломал себя, мучился. не мог принять и боялся остаться в одиночестве. Ты искал в моем лице чужие черты, хотел слышать другие слова, мечтал об иных ласках. Мечтал так, что погнался за иллюзией. Говоришь, хотел, чтобы тебя любили по-настоящему? Моей любви для тебя словно и не существует. А я не умею любить по-другому.

- Я мог бы простить тебе все, что угодно, это так. Только не измену. Даже по глупости, - я слышу свой голос будто со стороны.

Измена - какое нелепое слово! Изменять - менять - переделывать... Никто не откажется от того, что ему дорого, ради ненужного. Меняют того, кого не смогли полюбить. Ты изменил мне и пытался изменить меня. Принц твоей мечты оказался лживой выдумкой, но причина, по которой ты отказался от меня, никуда не делась. Я тебе не нужен. Со мной плохо, холодно, страшно. Оставаясь со мной, ты теряешь себя. Изменяешь себе.

- Все, - взмахом палочки я распахиваю дверь, - иди.

Бредет к выходу, нога за ногу. Плечи опущены. Больно? Расставаться с прошлым всегда больно. Но по-другому нельзя. Обманывать себя, цепляться за иллюзии - путь в никуда. Завтра ты будешь свободен. От меня. От нашей связи. Ты будешь жить, любить...

- Поттер!

Замирает на полушаге. Оборачивается. Глаза огромные.

- Ты ведь с ним спал?

Тут же поникает:
- Да.

- Тогда просто необходимо... восстановить нашу связь. Иначе я не буду иметь права представлять тебя на дуэли.

Вспыхивает. Скалится зло:

- Ну и не надо, сам справлюсь.

- Ты не справишься, - на лице застывает упрямое выражение - Не заставляй меня это доказывать.

- Да что ты говоришь? - выкрикивает мне в лицо. - Я что, гожусь только на то, чтобы подкладывать меня в постель любому, кто меня защитит? Ничего не могу, поэтому вы все дружно меня спасаете, не спросив моего согласия? Раз после этого меня можно выкинуть за малейшую провинность, то и ладно, не надо больше. Влюбил в себя идиота, потом идиот надоел, избавиться надо? И плевать на мои чувства? Подумаешь, изменил. И не такое прощают. Или тебе нравится, как я унижаюсь, молю о снисхождении?

Основания для упреков у него есть. Только это ничего не меняет. Он должен жить, даже если возненавидит меня. Возненавидит за эту ночь.

- Правила дуэлей помнишь?

- Да.

- Тогда начали, - я рывком поднимаюсь с кресла и целю палочкой в лицо.

Едва не пропускает заклятие. Легкое, разведывательное. Справишься? Вряд ли.

-- Сумеешь победить сейчас - завтра выйдешь на дуэль.

Кидаю заклятие. Успевает поставить блок - гордо вскидывает голову - доволен. Я еще даже не начинал.

- проиграешь - оправишься в постель...

В зеленых глазах плещется боль, и я осекаюсь. "Восстанавливать связь" - даже на мой извращенный слух звучит пошло. Неожиданно болезненный укол иррациональной обиды - он так не хочет... восстанавливать, что готов на самоубийственную дуэль выйти. Я же старался! Старался... хоть физические потребности удовлетворить. Что с того? Можно изгибаться в экстазе и ненавидеть того, с кем его достиг. За это и ненавидеть. За то, что удовлетворенное тело предало тоскующую по любви душу.

Поттер неплохо держится. Научился за этот год. Да, и меня узнал. Предугадывает мои атаки, безошибочно ускользает, блокирует, огрызается остро, зло, опасно. Я кружу, навязываю ритм, темп. Дуэль, танец, секс... Ты двигался со мной в такт, малыш, отзывался на мои движения, льнул к рукам... Мы и сейчас... танцуем. Ты чувствуешь этот ритм? Ты следуешь за мной? Твоя атака - мой блок, твой шаг - мой поворот, твой вздох - мой выдох. Быстрее, быстрее, ближе, резче! Прерывистое дыхание, пульсация крови, мир сузился до нас двоих, неразрывно связанных этим танцем, этим боем.

Левая рука немеет, не чувствую пальцев. Резкий взмах - срываются крупные капли крови. Похоже, весь рукав промок. Откуда? Не было ведь режущего заклятия. Не было... Не важно! Я едва успеваю уйти от атаки - проклятые бабочки! Машинально закрываюсь рукой - на щеке остается влажная полоса. Бабочек я развеял, а поттер замедленно, как во сне поднимает палочку, с ужасом глядя на мое лицо. Я бью резко и сильно. Сбиваю с ног, обездвиживаю, вынимаю палочку из вялых пальцев.

- Ты побежден.

- Нет, - шепот едва слышен, на глазах слезы. - Нет! Так нечестно! Я же... Я испугался! У тебя кровь была на лице! Я думал...

- А на дуэли ты тоже после первой капли крови собирался остановиться? Пожалел противника. Тебя никто не станет жалеть.

- Нет, - шепчет потерянно. - Нет.

- У нас был договор, - на меня наваливается невероятная усталость. - Я победил. Я буду драться на дуэли. Значит, нужно восстановить связь.

Он кусает губы.

- Не надо, - я провожу пальцем по щеке. - Все будет хорошо.

Что будет хорошо? Секс? Еще бы сказал: "Тебе понравится". Понравится, конечно. Будешь выгибаться подо мной, трепетать, жадно принимать в себя. И не простишь. Наверное, тебе было бы проще, если бы я отлеветировал тебя на постель, перевернул, сделал свое дело и оставил униженного, несчастного, проклинающего. Ты бы меня просто возненавидел. Бесчувственного насильника, бессердечного убийцу, который спал с тобой и убивал твоих врагов на дуэлях. Ненависть - это неплохо. Иногда ненависть - единственное, что дает силы бороться. Я должен был позволить тебе возненавидеть меня. Но я не могу. Я целую веки, дрожащие, мокрые от слез ресницы, ерошу волосы, обрисовываю самыми кончиками пальцев овал лица. Нежная, юношеская кожа вспыхивает жарким румянцем. Я целую трепещущую жилку на виске, покусываю розовую мочку уха - из полураскрытых губ вырывается томный стон, глаза туманятся желанием...

---

Как я провел лето. Глава 5.

Глава 5. Гриммаульд-плейс, 12. Глубокая ночь.

- Северус, Северус, ты слышишь меня?

Резкий запах жженых перьев бьет в ноздри. Я рефлекторно дергаюсь и открываю глаза. Как темно! Свечи не горят, только на кончике волшебной палочки Дамблдора светится слабый огонек. Директор склонился надо мной, тревожно вглядывается в лицо. Я лежу на полу, рядом скорчился Кричер. Он закрывает лапками мордочку, раскачивается и тихо скулит: «Не будите нас, не зовите нас. Мы спим вечным сном, мы мертвы…» Нет, это же я шепчу на незнакомом языке, отдаленно похожем на гэльский.

За спиной Дамблдора побледневший Блэк сжимает палочку, явно готовясь обезвредить свихнувшегося легилемента.

- Похоже, это эльфийский фольклор, - я с трудом подбираю английские слова. – Песня мертвых? Все время крутится у него в голове…

Я закрываю глаза и перевожу дыхание. Что они поняли из моей невнятной речи? Я и себе не могу объяснить толком, что почувствовал в сознании Кричера.

Моих губ касается край бокала. Я сжимаю зубы.

- Это просто вода, - успокаивающе произносит Дамблдор.

Правда, вода. Я делаю несколько глотков и приподнимаюсь на локте. Открываю глаза, жду, пока комната перестанет вращаться. Эльфа не видно.

- А почему так темно?
- Свечи погасли, - отвечает Дамблдор, зажигая их вновь. – Прости, что заставил тебя пройти через это.

Он помогает мне подняться и сесть на диван. Я осматриваюсь. Да, зрелище впечатляет: шторы распахнуты, словно порывом ветра, но окна закрыты – ураган бушевал внутри. На стеклах иней, пергамент и перья разлетелись по всей комнате, книги попадали с полок. Весело здесь было, то-то Блэк в боевой стойке замер.

Я касаюсь воротника – пуговицы расстегнуты, галстук висит на спинке стула. Пальцы не слушаются, и я решаю не возиться с одеждой.

- Кричер не смог выполнить последний приказ своего хозяина, - я, наконец, смог сформулировать главное. – Он не уничтожил крестраж.
- Что? – восклицает Дамблдор.

Блэк роняет палочку.

Я рассказываю, стараясь ничего не упустить и не увязнуть в деталях. Блэк несколько раз порывается задать вопрос, но Дамблдор его останавливает. Директор слушает очень внимательно, из его взгляда исчезает лукавая улыбка, между бровей залегает вертикальная морщинка.

- Как Кричеру удалось вернуться? – Блэк все же ухитряется встрять.
- Магия эльфов. Чары в пещере ее не распознают.
- Значит, крестраж здесь, в доме? – спрашивает Дамблдор.

Чуть ли не впервые за время нашего знакомства, я слышу в его голосе искреннее, плохо замаскированное волнение.

- Он у Кричера. Плоский круглый медальон с вензелем СС из стилизованных змей…
- Салазар Слизерин! – выкрикивает Блэк.
- Вероятно. На нем древние заклятия и чары Темного Лорда, - не считая кусочка его души. – Все эти годы темная магия воздействовала на сознание Кричера, поврежденное зельем из чаши. Он не считает себя живым. Эльф не сумел выполнить приказ хозяина, не исполнил свой долг, и не заслужил покоя. Он, как инфери в озере, не умер, но и не живет, влачит существование, мечтая об окончательной смерти. Регулас запретил ему говорить о происшедшем, и Кричер не мог ничего рассказать хозяйке. Он смотрел, как она сходит с ума, умирает, и ничего не мог сделать. Запрет мог снять только глава рода, а его не было! – он сидел в Азкабане, но обезумевший эльф такие детали осознать уже не мог. - Если бы Блэк спросил Кричера о судьбе брата, эльф должен был рассказать. Он хотел рассказать! Но его не спросили, и Кричер потерял надежду когда-либо избавиться от своего долга. Он мечтает, чтобы Блэк сгинул, и тогда Кричер останется в этом доме с портретами хозяев, головами предков, со своей виной…
- А если Сириус разрушит медальон? – прерывает меня Дамблдор.

В его глазах вспыхивает огонек вдохновения:
- Кричер освободится от своего долга, и его преданность хозяина будет столь же безграничной, как теперешняя ненависть.
- Я не настолько разбираюсь в психологии домовых эльфов, чтобы строить прогнозы.

Захваченный идеей Дамблдор мою реплику пропускает мимо ушей.

- Уничтожить крестраж очень непросто, - размышляет он вслух, - тем более, медальон самого Слизерина. Если только артефакт, принадлежащий другому Основателю… Меч Гриффиндора!
- Я разрублю медальон мечом Гриффиндора! – выдыхает Блэк.
- Именно так, - Дамблдор сияет. – Мы соберем завтра Малое Собрание Ордена. Кингсли, Аластор, Артур… Северус, тебе незачем возвращаться в Хогвартс, а потом обратно. Переночуй здесь.

Я киваю. Дамблдор и Блэк выходят, обсуждая детали предстоящего мероприятия. Наконец, их голоса стихают в отдалении.

***
Я гашу свечи, оставляю одну зажженную. Ставлю подсвечник на секретер. Дрожащий огонек отражается в черном стекле. Мое собственное отражение выплывает, точно инфери из темного озера. Мертвенно-бледное застывшее лицо, черные провалы глазниц. Чем не инфери? Я накрываю огонек ладонью, но не чувствую жара.

Кричер не считает себя живым. А я? Мое существование чем-то отличается от его? От псевдожизни инфери? У меня нет собственных целей, стремлений. Я ничего не жду от будущего. Не надеюсь на прощение. Я служу Альбусу Дамблдору, таков мой долг, а наградой мне будет сон, вечный сон… Могу лия считать себя живым человеком? Некий вид нежити, сохранивший память и минимальную свободу воли. Дамблдора можно поздравить – он добился впечатляющего результата, не прибегая к некромантии.

- Северус, ты не спишь? – деликатно постучав, Дамблдор открывает дверь и заходит в комнату.

«Нет, мой господин. Как и подобает инфери, я пребываю в анабиозе, но, услышав ваше повеление, очнусь и выполню вашу волю», - проглатываю готовый сорваться с языка ответ.

- Прости, что тебе пришлось погрузиться в такой кошмар, - вздыхает Дамблдор, усаживаясь на диван. – Ты совершенно измотан, постарайся отдохнуть.

Возможно, он прав, и мое погребальное настроение объясняется крайней усталостью и тем, что я нахватался от Кричера. Я пытаюсь взять себя в руки.

- Оно того стоило. Крестраж. Сколько бы мы его искали?
- Да, - кивает Дамблдор. – Кричер принес медальон. Он, действительно, принадлежал Слизерину. Мощнейший источник темной магии. Из-за него в доме была такая гнетущая атмосфера.
- Неужели? – фыркнул я.
- Ну, в том числе, - Дамблдор слегка смутился. – Орден соберется завтра. Минерва, к сожалению, еще будет в больнице. Гарри должен присутствовать, больше никого из детей звать не будем. Я объявлю, что Регулас Блэк погиб героем.
- Он не погиб. Он остался в пещере, стал живым мертвецом.
- Это очень печально.

Дамблдор не понимает, о чем я говорю?

- Если бы Регулас обратился ко мне, - продолжает он, - или к Сириусу…
- К Сириусу?! – я все-таки срываюсь. – К брату, который отвернулся от него сразу после распределения, и ни разу за все годы учебы не подошел? Конечно же, его интересовал великолепный Джеймс Поттер, такой занятный оборотень, межфакультетская война! На что мог рассчитывать жалкий слизеринец? На какую помощь?
- Северус, это не так.
- На что мог рассчитывать любой из нас?
- Ты же пришел ко мне, - произносит Дамблдор с мягким укором.
- Я ничего не просил для себя. Я просил спасти ваших любезных гриффиндорцев!

«А вы не спасли, не спасли, не спасли!» - я сжимаю голову ладонями, чтобы заглушить бьющийся в висках крик.

- Вы получили в свое распоряжение связанного словом темного мага.
- Мальчик мой, - Дамблдор кладет руку мне на плечо, но я отшатываюсь и сбрасываю ее. – Я хотел помочь тебе…
- Вы спасли меня от Азкабана, но я вас об этом не просил. Я хотел получить свой приговор, хотел сгинуть, исчезнуть! Но я обещал вам «все, что угодно», и вы велели мне жить. Вы сказали, что должен исполнить свой долг.

Я собираюсь сказать, что меня держит только его воля, что я четырнадцать лет пытаюсь заслужить право на смерть, но не успеваю.

- А как же факультет? – тихо спрашивает Дамблдор.

Я словно с разбегу натыкаюсь на стену.

- Факультет. Слизеринцы, - усилием воли я разжимаю стиснутые пальцы. – Когда вы предложили мне возглавить факультет, вы говорили, что хотите предотвратить травлю. И это удалось, но на слизеринцев по-прежнему смотрят с подозрением, а это ломает, - я криво усмехаюсь. – Темному Лорду удалось набрать армию из вчерашних выпускников, играя, в том числе, на обидах, оскорбленном самолюбии, желании взять реванш. Сейчас слизеринцы поддержали Амбридж, и вовсе не потому, что она им нравится. Назло всем, кто на матче по квиддичу болеет за победу их противников. Из тех же соображений они поддержат Темного Лорда. А те, кому его идеи и методы отвратительны, все равно не придут к вам.
- Ты, действительно, так считаешь? Слизеринцы его поддержат?

Я пожимаю плечами:
- Их уже считают Пожирателями Смерти. Соответствовать ожиданиям всегда проще, чем ломать стереотипы. Никто в Хогвартсе не видит в них детей, никто не хочет помочь…
- А как же ты, Северус? На тебя, они всегда могут рассчитывать. Ты не совсем прав, мне кажется, - улыбается Дамблдор. – Слизерин изменился: ученики бьются за кубок школы, стараются опередить всех в учебе, квиддиче. Пусть, соперничество носит жесткий характер, оно вписывается в школьные рамки. А главное дети доверяют своему декану.
- Знаете, а ведь это ужасно.

Не часто мне удается сбить с толку Дамблдора.

- Мое прошлое бросает тень на весь факультет. Это и раньше было достаточно плохо, теперь же, когда возродился Темный Лорд, надвигается война и мое место среди Пожирателей Смерти... Как мне убедить тех, кто мне доверяет не следовать за мной?

Дамблдор молчит. Долго. Снимает очки, вертит их в руках, снова одевает. Я не то, чтобы открыл какую-то новую истину, скорее проговорил вслух то, на что он до сих пор старательно закрывал глаза. Декан одного из факультетов Хогвартса не может занимать двусмысленную позицию.

- Ты не можешь уйти сейчас, - наконец произносит Дамблдор. – Мы останемся слепыми и глухими.
- Верно, - я согласно киваю. – Поэтому мне придется уйти из Хогвартса. У слизеринцев должен быть другой декан. Тот, чья лояльность не будет вызывать вопросов. Глядя на которого, всем будет ясно – можно быть слизеринцем и не служить Темному Лорду.
-Северус, - Дамблдор, кажется, хотел что-то сказать, но передумал. – Мальчик мой, - произносит он с другой интонацией, - мы обсудим это перед началом учебного года. Ты очень устал, постарайся заснуть.

Он выходит из комнаты. Я послушно трансфигурирую мантию и сюртук в подушку и одеяло, вытягиваюсь на узком диване, очищаю сознание. Свое – успешно. Однако изгнать из подсознания эмоции Кричера не удается. Плещется озера, льется в горло отрава, терзает тоска. Вина, долг, отчаяние… Ненавистное существование, ускользающая смерть, манящий покой… Может ли Темный Лорд поднять мертвецов, используя метку? Быть может, мы обречены служить ему вечно, не живые, не мертвые, наводящие ужас слуги Мрака… Стоп! Это уже мои мысли, Кричер здесь не причем.

Я снова очищаю сознание. Дождь за окном. Монотонный, бесконечный. Мелкие капли оставляют косые штрихи на стекле, по подбородку стекает яд…

Хватит! Я рывком сажусь на диване. Заснуть не удастся, для снотворного слишком мало осталось времени. Нужно заняться чем-нибудь полезным. Попробовать понять, что за зелье было в чаше, например, и как оно появляется в ней? Похоже, пещера, озеро с инфери, яд в чаше – единая система, возможно, созданная магом. Если понять, как она работает, можно вычислить создавшие ее чары и попробовать отменить их действие.

Я подбираю с пола листы пергамента, нахожу в ящике секретера чернила и новое перо. Что известно о зелье в чаше? Я вызываю в памяти ощущения Кричера, записываю, делаю поправку на разнице в восприятии эльфов и людей. У меня получается несколько правдоподобных вариантов. Для того, чтобы проверить, нужна лаборатория, ингредиенты. Перо скользит по пергаменту, разворачивается план работы…

@темы: "Мои фики", "Как я провел лето"

---

Валентин. Дуэль.

Вот собственно я и добралась до дуэли.

Больше всего Ричарду хотелось сбросить руку Валентина, но Спрут был прав – главы Великих Домов не должны выяснять отношения на глазах солдат. Они приехали прогуляться, не более того.

– Прошу вас, – Валентин Придд остановился у боковой калитки, пропуская Дика вперед. – Капрал, сегодня прохладно.

– Да, Монсеньор!

– Угостите своих друзей, когда сменитесь.

– Премного благодарим, Монсеньор. – Желтая монета перекочевала в грубую ладонь, лязгнула узорчатая решетка. Спрут швыряется золотом, как Ворон, только этого мало, решает не золото, а сталь. В Лаик Валентин считался неплохим бойцом, но пока Повелитель Волн протирал дворцовые паркеты, Повелитель Скал воевал. В том числе и за Приддов. Потомки Алана сражались, потомки Эктора интриговали и отсиживались по углам.

Ранее Дик называл Валентина и всех Приддов скупцами, теперь обвиняет в том, что он швыряет деньги. На самом деле, ему абсолютно все равно, к чему цепляться - Повелитель Скал хочет утвердить свое превосходство.

– Мы прошли достаточно, – Валентин Придд выпустил локоть Ричарда и отступил вбок. – Не стоит и далее скрывать наши чувства.

– Вы предлагаете покончить с делом здесь? – буркнул юноша, оглядывая пологий бурый склон, посреди которого торчал мраморный бык с человеческой головой.

– Если угодно, – сощурился Валентин, – но Верхний парк для наших целей несколько удобней.

– Что ж, сотня лишних шагов никому не повредит.

– Несомненно.

Пока все чинно и благородно.

Юноша засмотрелся на облитые солнцем стволы и едва удержался на ногах, поскользнувшись на чем-то мягком.

– Осторожней, сударь, – бывший однокорытник был сама любезность, за которую так и тянет дать пощечину. Ничего, скоро ты свою невозмутимость потеряешь!

Чем же Ричарда так задевает любезность Валентина? Тем, что сам он на такую неспособен? Дик хочет, чтобы Валентин потерял свою невозмутимость, хочет насладиться его страхом, растерянностью. Хочет увидеть его таким же ничтожным и жалким, как Фердинанд Олдар в момент отречения. Подозреваю, Валентин предпочел бы умереть.

– Благодарю, сударь. – Ричард глянул вниз. На дороге лежали голубиное крыло и несколько окровавленных перьев. Кошка?

– Смотрите под ноги, – посоветовал Валентин, – упасть перед боем – дурная примета. Впрочем, мы почти пришли.

– Вы неплохо знакомы с дворцовыми парками, – небрежно бросил Ричард, – увы, у меня не было возможности их изучить.

– У меня хорошая память, – пожал плечами Спрут, – очень хорошая. Иногда это помогает.

– А иногда мешает? – не выдержал Дикон.

Чего не выдержал? Нормальный разговор. Видимо, все же чувствует, что его собственная память ему опасна.

– Видимо, да, – в ровном голосе не было ни злости, ни вызова, лишь доводящая до исступления учтивость. – Глядя на ваше счастливое лицо, осознаешь всю прелесть забывчивости.

– И что же я, по-вашему, забыл?

Дик правда не понимает, что ему ответят?

– Вот как? – тонкая бровь слегка поднялась. – Выходит, вы забыли даже то, что забыли? Не рискну вам напоминать, в глубинах памяти водятся весьма опасные рыбы.

– Может, я и забыл, сколько в столичных парках статуй, – огрызнулся Ричард, – зато помню, как держать шпагу.

– Возможно, – Спрут почти улыбнулся, – но вот помните ли вы, кем вам приходится тот, кто вас этому обучил?

Что ж дождался!

– К счастью, не тем, кем вашему покойному брату! – выпалил Дикон и осекся. Запальчивость в бою еще никому не помогала. Альдо проигрывает именно потому, что выходит из себя. Спрут не верит в свои силы, вот и выводит противника из равновесия. Не выйдет!

Снова копирует Эстебана Колиньяра. Интересные образцы для подражания находит герцог Окделл. Самое главное, он осудил запальчивость, но не осознал, что оскорбил мертвого.

– Вас следовало бы пожалеть, – Валентин Придд тронул герцогскую цепь, – не будь вы столь глупы. До смерти или до первой крови?

– Как вам угодно, – чопорно произнес Ричард, – но иногда первая кровь оказывается последней.

– Я слышал о подобном, – кивнул Валентин, – а вы видели.

Опять намек! Не выйдет! Ричард Окделл не бросится на шпагу противника, он будет спокоен. Совершенно спокоен.

– Сударь, – ровным голосом подвел итог Дикон, – мы сошлись на том, что деремся здесь, в Верхнем парке, без свидетелей, пока можем и желаем продолжать бой.

Дик ставит очень жесткие условия. Это его решение.

– Оружие? – уточнил Придд. – Вам довольно шпаги или желаете еще и кинжал?

– Я не кэналлиец, – огрызнулся Ричард.

– Разумеется, вы не кэналлиец, – согласился Повелитель Волн, и Ричард понял, что не успокоится, пока не сгонит с длинной породистой физиономии эту проклятую невозмутимость и еще более проклятую вежливость.

Ни один уважающий себя человек не сможет примириться с тем, кто во что бы то ни стало желает увидеть его униженным, потерявшим лицо.

Валентин атаковал первым, если это, конечно, атака. Дернуться вперед и тотчас закрыться... Это несерьезно! Не бой, а вранье, проверка... Ты хочешь знать, с кем дерешься? Сейчас узнаешь! «Повелителя Кошек» [17] выкладывать не будем, хватит и девятки...

Дик сделал простой выпад, самый простой из всех возможных. Валентин отбил, и довольно уверенно. Ричард повторил, стараясь двигаться чуть быстрее. Клинок встретил клинок, и Придд отступил. Чуть-чуть, на полшага, и тут же контратаковал. Вернее, попытался. Дик без труда парировал резкий, но прямолинейный выпад. Понятно... Дриксенская школа! При Алисе она гремела, ну так то при Алисе! Без гайифских финтов нынче не выжить. Знает ли их Спрут? Может, и знает, только у Ричарда Окделла в запасе много чего.

Ричард сделал выпад, целясь в бок, Валентин шагнул назад. Опять! Дикон резко прочертил шпагой воздух. Нет, атаковать из такой позиции он не станет, для этого нужно быть Алвой, но Спрут этого не знает и отступит назад. Отступил! Что и требовалось доказать! Придд – трус, и даже не слишком быстрый, чуть что не по нему, шарахается... Что ж, герцог, не желаете ли прогуляться по аллее? Вот до той красавицы с ланью?

Дикон улыбнулся собственной затее и атаковал. Нет, он не убьет бывшего однокорытника, иначе беды не оберешься. Он его накажет. Пусть запомнит на всю жизнь, что значит задевать Окделла. Оставить ему шрам? Надо попробовать. На щеке, как у Морена! И пусть все спрашивают, откуда...

Ох, как мне сейчас не нравится Дик. Нет, разумеется ничего подлого он не делает. Но и благородства я не вижу. Другие также поступают? Так ведь Окделл позиционирует себя, как образец благородства, воплощение рыцарства. Он так трогательно переживал, что Рокэ- великий фехтовальщик, а отец хромал... Когда же свою силу почувствовал, тут же забыл о всяком уважении к более слабому противнику. Желание наказать... За что? За то, что не глядит на Повелителя скал и личного друга Анакса снизу вверх? Не лебезит, не угождает? Мерзко.

Ошибся Альберто Салина, сочтя Эстебана и Валентина одного поля ягодой. На деле, Дик Окделл, оказавшись на коне, стал измываться над теми, кого считает нижестоящими.

Ричард сдвинулся вправо, не выпуская из вида статую в конце аллеи. Прижать к ней противника и ранить. В руку, а потом в лицо. И опустить шпагу со словами: «Это уже не первая кровь, но еще не смерть...» Да, именно так. Ричард улыбнулся и двинулся вперед. Валентин сделал именно то, что от него требовалось, то есть отошел.

Нет, Придд сломался не сразу, он пытался огрызаться. У засыпанной листвой мраморной скамьи, возле ног обнимавшей лань девушки и там, где сходились пять дорожек, Спрут пытался остановиться и контратаковать. И какими же жалкими были эти попытки! Дик без труда раз за разом отбивал бесхитростные дриксенские выпады, и Валентин снова отступал. Туда, куда его гнали.

А ведь, сам Дик шел на дуэль с семью противниками, понимая. что погибнет. Неужели, забыл свой страх? Он только радуется беспомощности противника, наслаждается своей силой и властью.

Еще бы! Вепри быстрее Спрутов. Лицом к лицу Окделла не взять, а спину он не подставит никому и никогда. Юноша гнал соперника по усыпанной золотистым гравием аллее. Сегодня его день, сегодня он покажет, что, выйдя из Лаик четвертым, он стал первым.

А четвертое место ему подарили. Первым же навсегда остался Эстебан.

– Какой дивный парк, – улыбнулся Повелитель Скал, направляя Повелителя Волн на новую дорожку, розовую, – не правда ли, сударь?

Валентин не ответил, его лицо словно бы окаменело. Сын удался в отца: покойный Вальтер всю жизнь тянул время, не говорил ни «да», ни «нет», прятался за чужие спины. То за Эпинэ, то за Окделлов. Теперь прятаться не́ за кого, теперь они вдвоем, если не считать мраморных статуй и галдящего воронья.

Какая гадость! Разве Валентин тянет время? Он сражается.

– Вы не подскажете, что это за статуя сбоку от вас? Я так редко бываю в столице...

Противник молчал, и Дику стало весело, как не было весело уже давно. Жаль, их сейчас не видят сюзерен, Робер, Катари... И хорошо, что не видят, потому что они бы прекратили бой.

До девушки с ланью оставалось несколько шагов, но Ричард передумал. Он протащит Валентина через весь Верхний парк до самого выхода. Там есть мраморная ваза, лучше не придумать.

Играет, как кошка с мышью. Рокэ играл лишь с Килеаном и Ариго. У Ричарда такигого счета к Валентину нет.

– Валентин, вам не говорили, что серое вам не к лицу? Особенно днем. Я бы посоветовал вам летом зеленое... А зимой – белое. Легче прятаться.

Не ответит, это ясно. И не надо. Пусть слушает и запоминает... Как вам, сударь, такой удар? А этот? А вот этот?

Ричард не раз слышал, что нужно слиться с клинком, но сумел это лишь сегодня. Непрерывно атакуя с разных сторон и на разных уровнях, герцог Окделл гнал герцога Придда по разноцветным аллеям, замыкая им же самим намеченный круг. Ричард шел вперед, Валентин отступал. А что ему оставалось делать, прекрати он пятиться, – и вот оно, поражение!

– Герцог, вам не приходило в голову поменять герб? Вам бы больше подошел рак.

– Вы дали обет непротивления или только обет молчания?

– Вы опять отступаете? Неужели я вам столь неприятен? Или вам неприятна моя шпага?

К чему все это? Для чего? Унизить противника, заставить его ощутить собственную беспомощность, доказать самому себе, что он, Дик - самый-самый, а Валентин - ничтожество. Человеку. на самом деле благородному, видеть унижение врага неприятно. Рыцарь уважает чужое мужество и готовность умереть с оружием в руках.

Двигаться спиной вперед опасно, не ровен час на что-нибудь наступишь или налетишь. И Валентин налетел. На ту самую вазу, которую выбрал Дик.

– Может быть, теперь вы соизволите вспомнить об оружии?

Быстрый удар, простой, как правда. Такой отразит кто угодно. Хоть капитан Рут, хоть герцог Придд. Клинок Валентина отбросил клинок Ричарда, что и требовалось... А теперь еще раз... Парируй выпад в грудь... Есть! Шпага Валентина пошла вверх, принимая обманный удар.

«Направление, юноша, направление... Острие к ногам!.. кисть... Только кисть! Вы не дрова рубите!»

Только кисть... А уж если в руках придворные «зубочистки»... Герцог Окделл оттолкнулся от шпаги Валентина своим клинком, мягким движением перенаправив его острие вниз, в опрометчиво подставленное чужое бедро.
«А теперь – назад!.. Назад! Освободите клинок! Оружие в чужом теле не забывают... Если тело живое...»

Человеческая нога не простынка. Протыкая, рискуешь, иногда – сильно. Твое оружие «связано», ты открыт, а противник может и не растеряться. Валентин, конечно, трус, но все же... Ричард резко отдернул руку, шагнул назад и замер, пораженный собственной удачей. Все было кончено.

Жалко стукнула выпавшая из чужой руки шпага. Спрут покачнулся и неловко осел наземь, зажимая правой рукой пробитое бедро. Алая кровь на пальцах, на кружевах, на мраморной крошке, кровь, пролитая Ричардом Окделлом, а сам он невредим, он даже не устал.

Что ж Ричард добился, чего хотел. Или, нет? Противник ранен, но еще не сдался, не признал себя побежденным. Не потешил самолюбие Повелителя Скал, а значит, ничего не закончилось.

Жаль, не удалось оставить на щеке морской твари росчерк. Очень жаль, но раненого или добивают, или перевязывают. Не раньше, чем он признает поражение, так пусть признает!

Дик сам понимает, что у него выбор - либо добить противника, если раненый на земле - смертельный враг, примирение с которым невозможно, либо отбросить его шпагу, протянуть руку, перевязать, если этот человек - не враг. Однако он медлит. Он хочет получить признание поражения. Я думаю, Дик сознает, что для смертельной вражды причин у него нет, но признать противника равным себе, уважать его он не в силах. Ему необходимо унижение. Он жаждет услышать подтверждение своего превосходства.

Ричард ждал, Валентин молчал, на бледном породистом лице застыло рыбье спокойствие, словно ничего не случилось. Если бы герцог Придд признал себя побежденным, потерял сознание, да хотя бы выругался, Дик бы ему помог, но этот тяжелый, зимний взгляд... Еще хуже, чем у Ворона.

Что ж, не хочет признавать очевидное – придется подтолкнуть. И не словами, которых, как назло, не находилось, а сталью. Дикон холодно улыбнулся и поднял шпагу, направляя острие в горло противника. Длинное лицо совсем закаменело, надо же, а казалось, дальше некуда. Рука Ричарда продолжала неторопливое движение, и герцог Придд дернулся, пытаясь то ли отползти, то ли откачнуться, помешала ваза, о которой Спрут позабыл.

Он готов мучить противника, вымогая признание.

Святой Алан, он не просто струхнул, он помешался от страха. Трус не понимает, что Окделл не позволит себе такой роскоши, как убийство Придда! Это не понравится Альдо, это расстроит Катари, и потом, древней крови и так меньше чем нужно. Дикон подвинул клинок еще на волос, еще шаг – и он коснется серого шелка:

– Сударь, успокойтесь. Я далек от того, чтоб лишить Талигойю столь достойной особы...

Окровавленная перчатка судорожно шарит по земле, во время падения шпага откатилась влево, но с перепугу Придд забыл даже это.

– Вы не там ищете, герцог. Надо взять левее, – пусть ищет и даже найдет, у него не будет времени повернуться, – левее, сударь!

Что меня поразило, так это утверждение - мол, Дик пощадил Валентина. Он победил, но подлый Спрут не признал поражение. Так Валентин себя побежденным не считал. Он готов был драться, умереть. Если Окделл этого не понимал, кто виноват?

Не верит или не понимает? Окровавленная рука натыкается на мраморный постамент, ощупывает его. Вслепую. Светлые глаза вцепились в лицо Дика. Нет, это не столбняк, не страх, не безумие. Это злость. Что ж, Повелитель Скал принимает и этот вызов. Придд опустит глаза! Опустит и может идти на все четыре стороны, хотя куда ему с его ногой.

Скрюченные пальцы царапают мрамор, пора кончать! Он и так дал наглецу слишком много времени. Ричард вынул платок.

– Не стоит мешать старую кровь со свежей. – Нужно обтереть лезвие, отшвырнуть грязную тряпку, шагнуть вперед, приставить клинок к самому горлу и спросить. В последний раз. Приказы сюзерена превыше жизни, но не превыше чести. Он заставит Спрута опустить взгляд, заставит, или...

– Итак, вы окончательно решили покинуть сей бренный мир? – Дикон шагнул вперед, глядя в светлые, злые глаза. – Ваше право, но вы не правы.

И где же тут пощада? Ричард принял решение убить. За то, что противник не опустил глаз, не склонился перед ним. За то, что Валентин храбр и стоек.

Шаг вперед, дикая гримаса на чужом лице, Спрут рывком подается вверх, справа что-то сверкает, резкая боль разрывает небо в клочья, мешает белые облака с черными ветками. Что-то издевательски звенит, и Валентин снова валится назад, на вазу. Губа закушена, на лбу бисеринки пота, пальцы левой руки вцепились в эфес... Левой?! Святой Алан! Немыслимо!

Поплатился! Нельзя недооценивать противников, нельзя отказывать в мужестве тому, кто не сдается. Валентин - молодец! Наверное, ему было страшно. Тоскливо. Умирать не хотелось. Вся жизнь впереди, невозвращенный долг, незаконченное дело... Но отступить, сдаться - немыслимо! Он бьется до конца и, как заметил Жермон, чем безнадежней положение, тем более спокоен и собран. Валентин сумел использовать свой единственный шанс, ведь, Ворон поставил Окделлу руку, но не голову. Он ударил. И как! Ричард обезоружен,не может продолжать бой, а Валентин при шпаге.

– Вы что-то уронили, герцог, – Спрут вновь опирается на постамент, – мне показалось, оружие.

Подлость! Чудовищная, богохульственная, но шпагу нужно поднять и покончить с этим балаганом. Клинок упал совсем рядом, почему он не отер эфес? Ричард наклонился за оружием, в глазах потемнело, и он едва устоял на ногах, тупо глядя, как на светлые камешки сначала капает, а потом хлещет кровь. На сей раз его собственная. Юноша растерянно тронул руку, еще не понимая, что произошло. Алая струя хлестала сквозь пропоротую замшу, а Верхний парк медленно кружился вместе с ненавистным белым лицом, только теперь на тонких губах была ухмылка.

– Вы напомнили мне о моем брате, – отчетливо произнес Валентин, – и о герцоге Алва. Теперь о них вам напомнил я.

«О них?» Дик не сразу сообразил, о чем речь. Боль нарастала, рука горела огнем, а Валентин улыбался. Улыбался, опираясь на дурацкую вазу, которая стала его сообщницей. Улыбался, стягивая и отбрасывая окровавленные перчатки, утирая лоб, перекладывая шпагу в правую руку. Ухмылка, бледность и кровавые пятна на одежде превращали Повелителя Волн в какого-то упыря.

Чудненько, теперь Валентин обвиняется в подлости. Если бы он признал себя побежденным и ударил ничего не подозревающего Дика - это было бы подлостью. Однако побежденным он себя не признавал и ударил врага, намеревающегося добить его.

Юноша сжал зубы и вновь наклонился. В какой-то жуткий миг показалось, что он сейчас рухнет на залитый алым гравий... Пронесло, но вот рука... Пальцы не желали смыкаться на рукояти, хоть умри. Взять в левую? Проклятье, чем он хуже Придда?! Только левой он еще не дрался, Ворону и в голову не пришло научить...

Ноги в порядке, можно повернуться и уйти, но это... это будет бегством и поражением, а винить некого. Он сам подставил себя под удар, сам! Одноногий никогда бы не достал победителя, не вытяни он руку. «Вы напомнили мне о моем брате. И о Вороне...» Своего оруженосца Алва обучил хуже, чем своего любовника, а тот передал науку Валентину... Но что же делать?

Ричард с ненавистью глянул на прижавшегося к камню противника. Валентин не мог оторваться от вазы, но в белесых глазах была решимость. Спрут не сдастся, пока не сдохнет от потери крови.

Наконец-то, Дик оценил Валентина по справедливости!

Он упадет, должен упасть раньше, он ранен первым и серьезней. А если нет? Не хватало свалиться прямо здесь, хорошенькое будет зрелище. Доказывай потом, кто победил. Один ранен в руку, второй – в ногу, секундантов нет, значит, противники равны... Как же, равны! Он гонял Придда по аллеям, как зайца, и тот ничего не мог сделать, пока Дик ему не помог. И дернуло же подойти ближе чем нужно.

Главное все тоже, доказывай, кто победил. Дику нужно признание, очень нужно.

Ричард, борясь с тошнотой, посмотрел на рану: выглядела она ужасно, а Придд шпагу не положит. И кровь у него, кажется, пошла тише – одно слово, Спрут. Морских гадин хоть на куски режь, будут извиваться и жалить.

– Вам нужен врач, – угрюмо буркнул Ричард, – сейчас вы упадете.

– Только после вас, – Валентин расправил воротник, – но, боюсь, продолжить нам не удастся. Мне вас не догнать...

Мерзавец! Мерзавец, которого сейчас не взять! В голове шумело, ваза уже не кружилась, а отплясывала какой-то пьяный танец с кувырками и скачками. Что с рукой? Святой Алан, если не перевязать, еще останешься калекой, но Спрут боли Окделла не увидит. Никогда! Ричард слегка наклонил голову.

– Окделлы не бегают. Я пришлю вам врача. Когда вы сможете ходить, продолжим.

Повелитель Скал повернулся и пошел, стараясь идти ровно и уверенно, хотя ноги едва держали. Валентин прошипел: «Мы продолжим, когда вы сможете держать шпагу», но Дикон сделал вид, что не слышит. Не все ли равно, когда они встретятся, главное, вдвоем на этом свете им не жить...

А поле боя осталось за Валентином!

@темы: "ОЭ"

---

Валентин. Дуэль. Вызов.

Валентин – не репортер, и мы не можешь предполагать, что он делал и думал. Похоже, наблюдал, анализировал, делал выводы. Вероятно, выйдя из Багерлее (не факт, что в идеальной физической форме), Валентин прежде всего утвердил свое положение главы Дома. Как видно из дальнейшего ему подчинялись не формально, но всецело, а значит, свой личный авторитет он сумел укрепить в этот весьма неспокойный период. Люди Придда присутствовали на отречении Фердинанда Оллара, но держались позади. Они стояли у эшафота с заложниками, и Валентин был с ними…

Что мог увидеть герцог Придд в Олларии, захваченной Альдо Раканом? Вероятно, все то, на что советовал Дику посмотреть Реднальд Ларак. Грабежи, насилие, убийства, произвол новой власти. Особняк герцога Алвы отдан его бывшему оруженосцу, ныне другу победителя. Вряд ли Валентин мог не заметить стараний Первого Маршала Талигойи и военного коменданта Карваля восстановить порядок и безопасность в столице. Скорее всего, он был в курсе деятельности Айнсмеллера и прекрасно знал, что именно люди Окделла занимаются мародерством при его попустительстве.

На первом заседании Высокого Совета Альдо Ракан огласил свои планы о возрождении Золотой Анаксии. Он собирается сперва вернуться к границам Эрнани Одиннадцатого, отказавшись от Варасты, Марагоны, Бергмарка (рассчитывая, таким образом, договориться с соседями?), а потом расширить границы от Седого моря до Померанцевого, подчинив Дриксен, гайифу и прочие страны, которых не существовало во времена Эридани Великого. Ближайшие цели – истребление всего олларовского: столица переименована в Ракану, намечается война с мертвецами.

– Мы воздадим должное и чести и предательству. – Альдо ненадолго замолчал. – В Старом Парке будет храм, мы перенесем туда останки короля Эрнани. Рядом со своим сюзереном обретут пристанище его защитники Алан Окделл и Эктор Придд. Повелитель Скал, Повелитель Волн, вы слышите меня?
– Мой король! – Ричард с горящими глазами срывается с места. – Мой король!
– Да, Ваше Величество, – наклоняет голову Придд.
– Что до узурпатора и его прихвостней, – несется дальше Альдо, – то они не должны осквернять собой землю Раканы. Перед нашей коронацией бастард и его приспешники будут вывезены за пределы столицы и сожжены, а пепел развеян над марагонским трактом.

Робер недоволен, Дик в восторге. Я думаю, от Валентина их реакция не ускользнула.

Встреча однокорытников у покоев свергнутой королевы. Лицо Дико подрано - на него накинулась родная сестра.

– Ее Величество вернется не раньше чем к вечеру, – скучным голосом сообщил Спрут. Назови Валентин Катари госпожой Оллар, Дикон бы с наслаждением его поправил, но Спрут сказал «Ее Величество». Оставалось или повторять его слова, или... встать на защиту дела Раканов.
– Фердинанд Оллар никогда не был королем, – отрезал Ричард.

Здесь, примечательно, что Дик собирается поправить Валентина, чтобы тот не сказал. А еще слова Ричарда могут быть истолкованы, как обвинение в государственной измене, которое Валентин опровергает ссылкой на юридические документы.

– Вы дурно знаете Агарисские Протоколы, герцог, – Валентин держался словно на уроке в Лаик, и это было отвратительно. – Согласно им, Оллары, начиная с Октавия Первого, считаются законными правителями. Святой град не признал олларианскую церковь, но он признал династию.

Дик упорствует. Зачем? Чтобы подвести неприятного однокорытника под подозрение новой власти?

– Признание было вырвано силой оружия. – Ричард изо всех сил старался сохранить спокойствие. То, что Придд чувствовал себя в апартаментах Катари как дома, бесило. Как же ей тяжело выносить общество этого болвана, и не только его! Неудивительно, что она почти не покидала спальню...

Шедеврально! По-моему, эта логическая выкладка Дика явственно демонстрирует, насколько мало можно доверять его суждениям. Валентин – болван, докучающий Катари. Которая из-за него почти не покидает спальню…

– Оружие – весомый аргумент. – Валентин поправил воротник. – Рамиро Второй был весьма убедителен, но протоколы конклава, пока они не отменены самим конклавом, имеют силу закона. К счастью для вас.

Валентин напоминает, что позиция Дика не так уж безупречна – Окделлы служили Олларам, и со стороны Дика некрасиво оскорблять своих предков.

– Что вы имеете в виду? – он не должен выходить из себя, не должен поднимать голос на этого столичного шаркуна. Не время и уж тем более не место!

Так же, как не должен был враждовать в предыдущей сцене? Похоже, вопрос свой Дик выкрикнул.

– Только то, что ваши предки, в отличие от моих, исправно служили Олларам. Неужели вы желаете, чтоб маршал Ричард, кансильер Джеральд, генерал Льюис и другие ваши родичи считались приспешниками узурпатора? Впрочем, вам виднее, чем руководствуются Повелители Скал, давая присягу.

Абсолютно верно. Настоятельное требование Валентина заняться своими делами в очередной раз не понято. А ведь он очень прозрачно намекает, что если Дик не отстанет, ему есть о чем напомнить.

– Вам этого не понять, – отрезал Дикон, осознавая и необходимость остановиться, и невозможность отступить.
– Весьма вероятно, – Валентин растянул губы в улыбке. – Мой отец и мой эр были единомышленниками. Теперь оба в Рассвете, а я делаю то же, что делали они. Я могу предать либо обоих, либо никого.
– На что вы намекаете? – Спрут решил, что Повелитель Скал не может бросить вызов Повелителю Волн? Он ошибается, хотя Альдо будет вне себя.
– Я не имею обыкновения намекать, – светлые глаза смотрели холодно и равнодушно, – просто я согласился с тем, что мне не понять, почему вы присягнули Алве. Впрочем, это меня не касается.

Дик не успокоился и получил открытым текстом. Однако он хочет выглядеть белым и непорочным, забыть, забыть об этой присяге, об отравлении… и оскорбляет всех Приддов скопом.

– Вас никогда ничего не касается, – сейчас Спрут его вызовет. Или он вызовет Спрута, и понесется, – за вас воюют и умирают другие.

А ведь Валентин Окделлов не оскорблял. Оллары были признанными королями, герцоги Окделлы им верно служили, их честь это не порочит. Утверждая, что Оллары не были королями, Окделлов оскорбил сам Ричард.

Слово сказано, и он не отступится, тем более это правда. Алан погиб, а родичи Эктора выжили. Отец поднял восстание, Вальтер отсиделся. Даже в истории с Сузой-Музой Валентин выжидал...

Очередной двойной стандарт от Окделла: Алан погиб, но и Эктор погиб; родичи Эктора выжили, но родичи Алана выжили тоже.

– Прекрасные слова, – ровным голосом произнес Придд, – особенно в устах человека, за которого не только дрались на дуэли, но и платили.
Получил! Заслуженно.
– Хватит! – прикрикнул Дик и осекся, поймав удивленный взгляд какого-то престарелого хлыща. – Надеюсь, вы понимаете, что у нас не осталось выбора?

Надеюсь, ни у кого нет сомнений, о каком выборе говорит Дик? Для меня речь однозначно идет о дуэли.

– Вполне, – поклонился Валентин Придд. – Надеюсь, что вы в отличие от вашей сестры понимаете неуместность дуэли во дворце. Предлагаю навестить Старый парк. Это не так далеко, и там достаточно безлюдно. К тому же сегодня отменная погода.

Последнюю шпильку Валентин отпустил намеренно. Достал его Дик своей простотой. Стремился ли он к дуэли? Думаю, намерений таких Валентин изначально не имел. Ричард вел себя вызывающе. Вспомним, он собирался поправить собеседника, как бы тот не назвал Катарину. Ричард искал повод, нет, не для ссоры, для того, чтобы указать Спруту его место. Указал, Валентин с таким положением дел не согласился и показал слабость позиции герцога Окделла. Тот перешел к оскорблениям, а верность семье для Валентина не пустой звук, он встает на защиту чести Приддов. К тому же его близкие, «за которых умирали другие» мертвы, а некий юнец, попытавшийся отравить ПМ, вынырнул живым и невредимым.

Валентин наблюдал и делал выводы, готовился к решительной схватке, но, в отличии от Людей Чести, он не собирается приносить ложных присяг, вытягиваться в струнку при окрике власть имущих, отворачиваться от своих. Дуэль с Окделлом - поступок из того же ряда, что и салют Ворону у эшафота - Валентин не пресмыкается перед новой властью. В этой сцене Окделл стремится поставить Придда на место, заставить его смотреть снизу вверх. Валентин отвечает вполне адекватно.

@темы: "ОЭ"

---

Валентин. Продолжение.

Что, собственно, мы знаем о Валентине? Люди Чести полагают, что Придды верны Талигойе и Раканам. Вальтер Придд был одним из организаторов покушения на Рокэ Алву, вероятно, он поддержал братьев Ариго и Штанцлера в Варастийской интриге, похоже, был осведомлен и об Октавианской ночи. Что обо всем этом знал его наследник? Валентин умеет сопоставлять и анализировать, он не мог не догадываться о подоплеке основных событий.

Сильвестр подготовил план смены династии и умер, а его подручные взялись за исполнение, радея о собственных интересах. Придды попали в Багерлею, вместе с другими, намеченными на заклание. Позже упоминается, что если бы граф Васспард и его мать дали показания против королевы, ее бы казнили. Армия мятежников подходила к столице, временщики бежали, король освободил узников. Герцог и герцогиня Придд живыми из тюрьмы не вышли. Самый многочисленный Дом обезлюдел. Валентин стал герцогом, главой рода. Ему 18 лет, на нем два младших брата, дальняя родня, вассалы. Он отвечает за выживание и честь Дома Волн.
Затишье оказалось коротким. Генри Рокслей - эр Валентина арестовал короля, но был застрелен. Альдо Ракан вступил в столицу.

Рокэ Алва выполнил ультиматум Ракана, который потребовал от Первого маршала сдаться, либо он казнит короля и заложников. Ворон пробился к эшафоту, устроив настоящую резню и обогатив язык выражением "перевязь Люра" - перевязь предателя (он разрубил перешедшего на сторону Ракана генерала от плеча к бедру). Эпинэ остановил казнь, Алву увели в Багерлее.

Повелитель Волн поднял шпагу, салютуя уходящему. Ворон даже не повернул головы.

Герцог Окделл вступил в столицу победителем. Он горд и счастлив, мечтает жениться неа Катарине. Альдо Ракан подарил ему особняк Алвы, в который Ричард вселяется, переделывая по своему вкусу. Он недоволен тем, что кэнналийцы унесли ценности, считает это кражей. Ричарду даже не приходит в голову, что они верны своему господину! Окделлоцентризм – страшная вещь!

Более всего Окделл озабочен сейчас своим имиджем истинного Повелителя, для поддержания которого нужны деньги.

Ричард без сожаления расстался бы с морисскими саблями и каданскими секирами, но как и кому их продать? Не Валентину же, хотя у Спрута деньги и водятся. Еще бы! Придды выжидали, а не поднимали восстаний, копили, а не тратили, зато теперь Повелитель Волн ни в чем себе не отказывает. Его серый стоит не меньше Дракко, а на коронации главы Великих Домов следуют друг за другом. Их будут сравнивать все кому не лень, значит, за коня придется отвалить не пять тысяч, а все восемь, если не десять.

Почему-то Ричарду Окделлу очень важно выглядеть лучше, чем герцог Придд. Не только в глазах любимого анакса и придворных, еще более важно, чтобы Придд признал превосходство Окделла.

Прибывать первым так же глупо, как и последним. Лучше всего появиться сразу же после Валентина, чтобы тот увидел и Караса, и свиту Повелителя Скал.

Повелителя Молний подобные вопросы не заботят.

- Ну и зрелище! Повелитель Волн при всех регалиях. Не то что я!
– Именно. – Альдо встал рядом с Робером, разглядывая вливавшуюся в Триумфальные ворота процессию. – Смотри и учись. Знаменосец, музыканты, должным образом одетая свита, а ведь Придд – юнец, ни должности, ни заслуг.
– Потому и вырядился. – Иноходцы Спрутов не любили, и Робер не собирался становиться исключением. – Нет заслуг – нужны знаменосец и оркестр, есть заслуги – достаточно лица и шпаги.

Дик Окделл считает себя самым-самым и хочет, чтобы все это признали. Робер не озабочен собственным имиджем, потому то с ним Дик не соперничает, он вовсе о нем не думает. А вот Придд, как бельмо на глазу.

Повелитель Волн явился раньше Повелителя Скал и теперь стоял у окна в окружении фиолетовых офицеров. «Спрут» носил траур по убитым родичам и был в сером бархате с одинокой герцогской цепью на груди. Жизнь жестока, но справедлива. Когда Вепри и Иноходцы умирали, Спруты выжидали и дождались. Палача!
Семь лет назад мертвых оплакивал Надор, теперь настал черед Васспарда, но надорский траур был скорбным, а не вызывающим. Погибли многие, но побед без жертв не бывает, Придд же своей каменной физиономией бросал вызов радости и надежде.

Само сравнение благородного надорского траура и крамольного приддовского характеризует Окделла не лучшим образом. Очень напоминает его же рассуждения о том, что чернь не испытывает горя по погибшим.

При виде Повелителя Скал Валентин холодно поклонился. На вежливость следует отвечать вежливостью, Ричард поздоровался и быстро прошел мимо – говорить было не о чем.

Что ж не проявил вежливости? Этикет требует выразить сочувствие, вообще-то, поведение Ричарда демонстративно невежливое, хамское. А помнится обещал отплатить любезностью.

– Ты уже выразил сочувствие герцогу Придду? – зашептал Наль. – Это был такой ужас... Такая несправедливость, мы все были поражены.
– Валентин Придд в моем сочувствии не нуждается, – отрезал Ричард, – и впредь прошу тебя воздержаться от подобных советов.

А вот, когда в трауре был Дик, он совершенно иначе расценивал необходимость выразить сочувствие.

Из кабинета Альдо вышел Карваль и, не глядя на придворных, скрылся в сумрачной анфиладе. Ричард только сейчас вспомнил, что коротышка с выражением сочувствия так и не приехал. Едва ли не единственный из занимавших видное положение. Это было достойней лживых утешений, но выглядело оскорблением, на которое придется отвечать. Не сейчас, когда окончатся траур и войны.

То есть, ему выразить сочувствие должны! Хотя он за это никакой благодарности не испытывает. А сам Дик никому ничего недолжен, а ведь сам, сам, объявил, что должен Придду любезность.

По гальтарскому этикету за анаксом следуют главы Домов в окружении кровных вассалов – один спереди, двое с боков, еще один прикрывает спину. В Золотой империи за государем входили Повелители Стихий и лишь потом – кровные вассалы, но шествие всегда возглавлял Хозяин текущего Круга. Сейчас первыми были Окделлы, хоть их время и кончалось. Жезл распорядителя возвестил начало движения. Дик торопливо кивнул Рокслею. Задержка вышла совсем крохотной, но Валентину хватило и этого. Повелитель Волн четким военным шагом пересек зал, оказавшись между Ричардом и Альдо. Прямая серая спина маячила перед глазами, отделяя юношу от сюзерена. Окажись на этом месте Иноходец, Дикон бы не возражал. Эпинэ при всех своих странностях сделал для победы очень много, и потом, он был дружен с Альдо много лет, но Валентин?! Со Спрута станется повторить раз удавшийся трюк и на коронации. Альдо предпочитает общество тех, кто разделил его изгнание и его триумф, но откуда это знать простолюдинам? Для них все просто: кто ближе к королю, тот ему и лучший друг.

Придд резко остановился и застыл, вынуждая замереть и Дика. За спиной Спрут носил морисский кинжал, на вид такой же, как у Ворона, но не с сапфирами, а с аметистами.Игра лиловых огней затягивала, и Ричард не заметил, как Альдо Ракан и неотступно следующий за ним капитан гимнетов миновали четыре ведущие к трону ступени. Раскатистый звон вырвал юношу из аметистового сна. Сюзерен сидел в строгом белом кресле, а ударивший в гонг Мевен стоял рядом, готовый в любой миг прикрыть государя собой.

Валентин неторопливо двинулся к тронному возвышению. Все верно, члены Высокого Совета садятся без разрешения. Это право было даровано истинными богами, подтверждено анаксами и забыто королями.

Спрут картинно опустился в по правую руку от сюзерена и застыл, словно копье проглотил. Над головой Повелителя поблескивала серебряная Волна. Четыре дома, четыре символа, четыре стихии. Они равны между собой, и они не смеют враждовать. Не смеют!

Ричард неторопливо поднялся на четыре ступени и занял предназначенное ему . Скалам, как хозяевам Круга, принадлежало крайнее место слева. Окделлы должны начинать, а Эпинэ заканчивать. Пусть сегодня первым шел Придд, это не повторится, по крайней мере до Излома Эпох. А что будет через год, когда начнется эпоха Ветра? Повелителей должно быть Четверо, иначе ничего не выйдет. Или выйдет? Ракан может заменить любого, но во ему обойдется

На первом заседании Высокого Совета Дика более всего беспокоит тот факт, что Повелитель Волн его персону непозволительно затирает. Как он смеет?!

Любопытно, где сейчас картина, стоившая жизни Джастину Придду? Ричард не отказался б ее выкупить и повесить на лестнице. Спруту это пошло бы на пользу. Есть люди, которым следует напоминать о том, что на их одеждах есть пятна, иначе они становятся невыносимыми.

Ах, как взвился Дик, когда его сравнили с Джастином! Неужели, теперь Эстебан стал для него образцом? Неужели именно ему Повелитель Скал желает уподобиться? А как же благородство, порядочность, Честь, о которых он так любит поговорить? Все фигня, лишь бы ткнуть побольнее абсолютно постороннего человека.

Помимо планов унижения Спрута Дик размышляет о возрождении древних обычаев, беспокоится за жизнь анакса. Он восторженно слушает обожаемого сюзерена. Робер же оценивает речи Альдо критично.

– Мы вернем Золотой Анаксии ее величие, – объявил Альдо Ракан украшенной коронами двери, – мы пройдем от Седого моря до Померанцевого.

От Седого до Померанцевого? Зачем?! На юге Талиг и так выходит к морю, но нам не до тонкостей землеописания, нам нужно все и сразу. «Золотая Анаксия» корячится в столице и полутора графствах, а сюзерен сдирает шкуры с неубитых волков и натягивает их на зайцев.

Робер Эпинэ дорого бы дал, чтоб не слышать, что несет Альдо, но затыкать уши на Высоком Совете – это слишком. Даже для Первого маршала.

– Нам не нужны огрызки с марагонского стола! – вещал человек, ни единого дня не живший за собственный счет. – Мы отказываемся от всех побед Олларов. Вернее, от подлостей, которые узурпаторы и их последыши называют победами. Нам не нужна варастийская зараза, бергерские камни, марагонские зыбуны! Все, что лежит за пределами Талигойи Раканов, может отправляться к кошкам. До поры до времени! Мы начнем с того, чем закончил Эрнани Одиннадцатый, и придем к тому, чем владел Эридани Великий!

Лэйе Астрапэ, что он плетет?! Это не упрямство, не сумасшествие, а нечто бо́льшее. С такой рожей только вирши девицам читать, но не царствовать и не воевать.

– Мы есть закон, – возвестил потомок Раканов, – и мы есть власть! Мы и наши кровные вассалы. Остальные – лишь слуги анаксии. Мы напоминаем Повелителю Скал, что он владыка Полуночи и Рассвета и отвечает перед нами за земли, лежащие к северу от Раканы.

Ракана?! Это еще что такое?

– Вы удивлены? – Альдо довольно усмехнулся. – Вы думали, я верну своей столице имя, которое у нее отобрал марагонский бастард? Нет! Мы не желаем возвращать времена угасания. Кабитэла – это имя поражения, а нам нужно имя победы, залог силы, успеха, могущества. Столица – сердце империи, сердце подвластного нам Зверя, и залогом этого да будет ее имя. Ракана – главный город Золотой Анаксии! Ракана – столица Золотых земель! Ракана – центр мира и мироздания! Лэвон, лэвайе, эорианэ!
Непонимающие взгляды Придда, Борна, Рокслея, счастливое лицо Дикона, неуверенный писк Тристрама.

– Лэвон лэвайе эорианэ! – Бедные гвардейцы не понимают, что орут, для них это просто странно звучащие слова. Такие же дурацкие и непривычные, как их новое название.

– Лэвон лэвайе анаксэ Альдо! – Виконт Мевен с трудом сдерживает смех, для него происходящее забава, надолго ли?
– Лэвон лэвайе анаксэ Альдо! – Дикон выхватил шпагу, его примеру следуют Рокслей и Тристрам...
– Лэвон лэвайе... – А вот Придду все равно, что повторять – молитву или языческие здравицы. Удо Борн, то есть Удо Гонт, и вовсе не знает, чего от него хотят. И слов нужных не знает, не научили еще.
– Лэвон лэвайе, – требовательный взгляд сюзерена, старые, забытые тысячелетия назад слова, старое, вытащенное из Заката безумие. Может, это все-таки сон? Сон, в котором нужно кричать.
– Лэйе Астрапэ! – Золотые листья-искры, грохот копыт, крики ястребов, пронзительное ржание. – Лэйе абвение лаэтарэ!

Древние слова, новые места, вечная глупость, а сюзерен опять говорит. Теперь о могилах.

– Мы воздадим должное и чести и предательству. – Альдо ненадолго замолчал. – В Старом Парке будет храм, мы перенесем туда останки короля Эрнани. Рядом со своим сюзереном обретут пристанище его защитники Алан Окделл и Эктор Придд. Повелитель Скал, Повелитель Волн, вы слышите меня?
– Мой король! – Ричард с горящими глазами срывается с места. – Мой король!
– Да, Ваше Величество, – наклоняет голову Придд.
– Что до узурпатора и его прихвостней, – несется дальше Альдо, – то они не должны осквернять собой землю Раканы. Перед нашей коронацией бастард и его приспешники будут вывезены за пределы столицы и сожжены, а пепел развеян над марагонским трактом.
– Мы сказали, – возвестил Альдо, поднимаясь с места и кладя руку на эфес, – а вы выслушали. Завтра в полдень ждем вас в зале Зверя, где мы будем принимать иноземных послов и оказавших нам услуги ординаров.
Напоследок напомню о главном. Ординары за свои заслуги могут получать награды, чины, должности, но они останутся ординарами, а эории – эориями. Мы – спасение Талигойи, ее будущее, ее слава и сила! Идите и готовьтесь к войнам, нет, не к войне, к победам! Лэвон лэвайе!

К победам? К сыру в мышеловке, но кричать придется, не влезать же в перепалку с Альдо при солдатах, как их ни обзывай! Дикон в восторге, Мевену смешно, Рокслеи и Борн, который нынче Гонт, ничего не понимают, Тристрам и не поймет, а вот Спрут... Как бы он не понял слишком много.

Я полагаю, что Валентин Придд внимательно наблюдал за происходящим и делал выводы.

@темы: "ОЭ"

---

Содрано у Ифана Карабасова.

Никогда не перестану открывать в ГП что-то новое для себя.
Это ж кому еще в голову-то пришло додуматься посмотреть значения...


Первое, что Снейп сказал Поттеру при встрече: "Скажите, что я получу, если смешаю корень златоцветника и настойку полыни?"

На Викторианском языке цветов Златоцветник является одним из видов Лилий со значением "мои сожаления последуют за вами в могилу..." . Полынь символизирует утрату, отсутствие и большое горе.
Получается, он сказал: "Я глубоко сожалею о смерти Лили".

Так хочется воскликнуть: "Какой же глупец ГП! Ведь у него был учебник, Снейп его гонял по растениям, что стоило прочитать хотя бы те статьи, которые упоминались на уроке"! Ничего бы не изменилось, увы. У Гарри не было шанса понять, что говорит Снейп. Да. и не для того Снейп это говорил. Это Поттеру надо орать вслух, портреты вешать, детей называть... Снейпу публика не требуется. Ему важно сказать самому. Хотя, возможно, возможно, теплилась в душе надежда, что мальчик окажется не столь прямолинеен, но надежда исчезающе малая.

---

Как я провел лето. Глава 4.

Глава 4. Гриммаульд-плейс, 12. Ночь.

Я замираю на крыльце ненаходимого дома, медлю. Лондон сверкает неоновыми огнями, гудит автомобильными моторами, живет бурной, насыщенной жизнью, а за порогом...

Массивная дубовая дверь отсекает ночную прохладу и городской шум. Я вдыхаю затхлый запах нежилого дома – все усилия Уизли превратить фамильный склеп в уютное жилище пропали даром. Род Блэков умер, хоть его последний представитель физически жив, и родовое гнездо истлевает.
Коридор погружен во мрак. Горящие факелы не могут его рассеять, они бросают жутковатые багровые отсветы на стены, а пол и потолок тонут в густых тенях. Лишь из-за неплотно прикрытой кухонной двери пробивается яркий, домашний свет. Пахнет выпечкой, вареньем, свежезаваренным чаем. За столом сидит Альбус Дамблдор, от его чашки поднимается пар. Я неожиданно остро ощущаю усталость.

- Присаживайся, Северус, - Дамблдор кивает на гостеприимно отодвинутый от стола стул.

Я до боли стискиваю пальцы, стараясь подавить дрожь. Когда успел замерзнуть? Беру предложенную чашку – янтарный напиток пахнет медом, ромашкой. Неважно. Главное, чай горячий. Я обхватываю чашку двумя руками, грею пальцы, рассказываю.

Дамблдор слушает меня очень внимательно, уточняет детали. Он уже допросил Кричера – эльф стоит насмерть: «Приказов хозяина не нарушал! Если чем-то провинился, пусть меня обезглавят!»

- Кричер говорит правду, - печально заключает Дамблдор. – Со своей точки зрения. Я думаю, - он снимает очки и вертит их в руках, - возможно, если применить к нему легилеменцию...

- К эльфу? – я не верю своим ушам, - да еще и неадекватному? Это – безумие!

- Но ведь может получиться? – пронзительный взгляд ярко-голубых глаз впивается в меня. - Ты узнаешь, что домовой эльф рассказал Беллатрикс, какие сюрпризы она для нас приготовила.

- Или отправлюсь к Лонгботтомам.

Дамблдор укоризненно качает головой. Он водружает очки на переносицу, и его взгляд теряет беспощадную остроту, становится мягким.

- Ты недооцениваешь себя, Северус, ты справишься. Да, и кто, если не ты? Других вариантов нет.

Мне бы его оптимизм. Перспектива застрять в фантазиях спятившего эльфа весьма реальна. А других вариантов, действительно, нет. Не к Беллатрикс же легилеменцию применять - шансы сохранить рассудок отсутствуют. Даже если казнить эльфа, это не обезопасит от подготовленных ловушек. Нужно узнать, где мы ошиблись, какой лазейкой Кричер воспользовался.

Я допиваю чай и встаю из-за стола. Поднимаюсь на второй этаж, в кабинет, зажигаю светильники. Длинная, узкая комната; у окна, плотно задернутого шторами, стоит секретер, перед ним резной стул.

Входит Дамблдор, за ним Блэк с прилипшим Поттером. Блэк плюхается на узкий кожаный диван.

- Сириус, будь добр, позови Кричера, - обращается к нему Дамблдор и мягко выпроваживает за дверь Поттера, который тщетно пытается прикинуться мебелью.

Повинуясь приказу хозяина, на середине ковра материализуется домовой эльф.

- Что тебе понадобится, Северус?
- Эльф должен оставаться на месте и слушать меня.

Дамблдор выжидающе смотрит на Блэка, и тот, скривившись, повторяет мои слова в форме приказа. Кричер замирает, ссутулившись. Я опускаюсь рядом с ним на колени, стараюсь поймать ускользающий взгляд.

- Кричер, посмотри на меня, - я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно и мягко. – Посмотри на меня. Я не причиню тебе зла.

Огромные тусклые глаза не видят меня. Я продолжаю говорить, не слишком задумываясь о смысле слов, стараясь лишь сохранить интонацию. Блуждающий взгляд эльфа встречается с моим, застывает зеркальной поверхностью. Я вижу отражения моих глаз, в которых отражаются глаза Кричера - бесконечный зеркальный коридор. Передо мной расстилается дорога сквозь бесконечную череду отражений, и я вступаю на нее. Исчезает комната, Дамблдор, Блэк, ощущение собственного тела…

Я продолжаю говорить, кажется, на старогэльском, плавно, напевно. Та же мелодия звучит и в сознании Кричера. Я не знаю языка, но понимаю слова: «Мы мертвы, давно мертвы. Не зови нас. Подари нам покой и забвение». Глухое отчаяние, вина, невозможность исполнить свой долг затягивают меня, как в трясину. Затхлая стоячая вода заливает рот, я запрокидываю голову, цепляюсь за тонкую ниточку надежды: «Придет хозяин и освободит Кричера!» От чего освободит? От жизни, от долга, вины…

Надежда тает, бедный эльф бьется над неразрешимой задачей, боль сжигает внутренности, нечто темное, леденящее вливается в душу. Невозможно различить явь и кошмар. Промелькнуло десять лет или прошло столетие? Вот появляется Хозяин и заявляет свои права, надежда вспыхивает и гаснет, засыпая сухим пеплом. Проклятые грязнокровки и предатели крови заполняют дом, дурной Хозяин клевещет на свой род и не задает Самого Важного Вопроса. О, если бы он потребовал, Кричер ответил бы, не мог не ответить! Если бы Глава рода, Хозяин потребовал, Кричер рассказал бы о своем Долге, о своей Вине! Но Хозяин не спрашивает. Кричер обязан ему повиноваться, и ненавидит его за это. Хозяин велит ему: «Убирайся!», и Кричер убирается. Он отправляется к мисс Цисси и мисс Белле, рассказывает им о том, что видел, но Кричеру запрещено разглашать тайны Ордена и причинять вред его членам. Как же избавить дом от несносных пришельцев? Мисс Белла знает.

Кричер наносит рану отвратительной твари, засевшей в спальне Хозяйки, пока Хозяин возится с ним, караулит у камина. Он говорит мальчишке, что его крестный ушел. Хозяин вскоре и правда уходит, едва не размазав Кричера по стене. Вот сейчас, сейчас, дурной Хозяин сдохнет, и все закончится! Кричер останется в доме один, со своей виной, своим долгом…

Кричер забивается в каморку, достает круглый золотой медальон и пытается открыть его. Который раз, и вновь – безуспешно! Кричер бьется головой о стену, зовет Хозяина, Хозяина Регуласа. Регулас, совсем юный, немного печальный, приказывает эльфу выполнять все распоряжения некого господина. Темный Лорд до своего исчезновения, то есть лет пятнадцать назад - а для Кричера это воспоминание реальнее, чем последующие годы, отравленные тьмой. Это и есть его тайна, понимаю я, его вина!

Кричер следует за господином в пещеру, из которой веет ужасом. Нежить. Страшно. Надо идти за господином. Озеро. В лодку может сесть только один волшебник, но эльфа магия не чувствует. Не смотреть на воду! Там жуть, участь, хуже которой нет для эльфа – быть неупокоенным, служить и после смерти, вечно. Вечно!

Остров. Чаша, наполненная зеленым ядом.

- Пей! – приказывает господин.

Кричер черпает и пьет. Невыносимо горько, огонь бежит по жилам, сжигает внутренности! Повинуясь приказу, он продолжает пить. Перед глазами плывет, над озером дрожит воздух, по воде идет рябь. На поверхности появляются головы инфери. Кричер слышит голоса, знакомые голоса! Это его предки, чьи головы висят на стене. Их проклятия хлещут шипастой плетью. Кричер плачет, но не смеет ослушаться. Он пьет. Когда чаша пустеет, господин кладет в нее медальон и отчаливает в лодке. Кричер мечется по острову, мертвецы зовут его. Да, его место с ними! В озере! Он идет к ним, идет!

Голос Хозяина пробивается сквозь морок. Кричер перемещается на зов. Добрый Хозяин, хороший Хозяин лечит глупого эльфа, слушает его бессвязные речи. Он чем-то озабочен. Кричер расстроил Хозяина? Кричер – плохой эльф! Как помочь хозяину? Кричер все сделает!

Вместе с Хозяином Кричер отправляется в ту же пещеру. Чаша опять полна. Хозяин дает Кричеру медальон и приказывает поить себя. А потом поменять медальоны и возвращаться домой. Разрушить медальон. Никому не рассказывать об этом. Никому! Кричер повинуется приказу, хотя его сердце разрывается от горя. Глаза Хозяина становятся бессмысленными, лицо тупеет, он мычит, неловко отворачивается. Кричер, обливаясь слезами, вливает ему в рот отраву. Чаша пуста. Кричер меняет медальоны и возвращается домой.

Он ждет Хозяина, ждет. Пытается уничтожить медальон. Безуспешно. Кричер пробует снова и снова. Никак! Глупый эльф, негодный эльф, предки проклянут тебя, ты не заслужишь покоя! Хозяйка ждет сыновей. Где ее сыновья? Они не умерли, но среди живых их нет! Их нет, но они не успокоились в могиле! И Кричер не может успокоиться, он не заслужил покой, не исполнил свой долг! Дурной эльф, негодный эльф. Кто подарит тебе смерть и покой? Блаженный покой, вечный покой…

@темы: "Как я провел лето", "мои фанфики"

---

Валентин

Читая форум Камши, я регулярно встречаю вопрос, повергающий меня в недоумение: «За что Валентин так ненавидит Дика?» Ответить на него невозможно, так как Валентин - не репортер, и судить о том, что именно он испытывает к тому или другому персонажу, сложно. Тем более, искать причины. Однако можно зайти с другого конца и выяснить: «За что же Валентина ненавидит Дик?»

Первая встреча 16-летних юношей в Лаик:

Рядом разглядывал свои руки молодой человек с безупречным лицом, скорее всего, наследник дома Приддов.

Нужно заметить, что во время полугодового обучения нельзя использовать родовые имена и титулы, только нареченные: Дик, Валентин, Арно. Ричарда предупредили б осторожности, он не должен ни с кем сближаться, а тем более конфликтовать и поддаваться на провокации. Вероятно. Валентин получил такой же совет.
В Лаик появился шутник, называющий себя Суза-Муза Лаперуза, граф Медуза, который бросает вызов капитану Арамоне и мастерски достает его. Кто же это? Дик подозревает Валентина.

Валентин Придд был холоден и осторожен, он с Диком и то не разговаривал, чтобы не вызвать подозрений. Хотя, с другой стороны, днем можно быть одним, а ночью — другим…

Очередная выходка Сузы-Музы вывела Арамону из себя. При обыске в комнате Дика нашли улики. За него вступаются братья Катершванц, Арно, Берто и Паоло, берут вину на себя. Дик тоже заявляет, что он Суза-Муза. Унары заперты. Они стараются вычислить шутника. Слова Альберто:

- Я ставлю на Эстебана или Валентина.
— Валентин нет! — выкрикнул Дикон. — Он же…
— Человек Чести и наследник Приддов, — хмыкнул Паоло, — тоже мне, секрет Леворукого! Если он такой замечательный, почему его тут нет?
— Потому что… Он не вправе… Мы обещали. — Дикон осекся на полуслове.
— Вы обещали не прикрывать друг другу спину? — поднял бровь Альберто. — Тогда чего удивляться, что Людей Чести четвертый век колотят.
Спору разгореться не дали.
— Валентин поступил мудро, но недостойно, — примирительно сказал Арно, — но я ставлю на Эстебана. Эта проделка совершенно в его духе, а от наглости до смелости, как от каплуна до ворона.

В действительности, каверзы устраивал мэтр Шабли в расчете на то, что разъяренный Арамона будет притеснять унаров, и те пожалуются высокопоставленной родне, после чего капитана вышибут из Лаик. Валентин Придд нашел у себя в комнате улики в первый же день. Как и Окделл он опасался провокаций, но, в отличие от него, собирался упредить их и обыскал свою комнату. Придд спрятал находку в дупле и использовал ее всего раз, когда оставлял доказательство кончины Сузы-Музы. Именно он спустил мешок с едой заключенным в Галерее унарам. Мне кажется, заявляя о кончине Сузы-Музы, Валентин стремился остановить его выходки, которые зашли чересчур далеко. ИМХО

Еще одна характеристика Валентина. Слово Альберто Салина:

- Твой любезный Валентин для меня в одной цене с Эстебаном.
— Валентин… — вскинулся Ричард.
— Человек Чести? — перебил Альберто. — Что ж, тем хуже для него. И для тебя, кстати. Благородство предков не извиняет подлости потомков. У нас говорят — знатное имя для мерзавца то же, что красная юбка для старухи.
— Валентин не сделал ничего плохого, не то, что Эстебан.
— Придды в опале, Колиньяры — на коне. Было б наоборот, Валентин стал бы Эстебаном, а Эстебан — Валентином. Наши имена, похоже, секрет только для тебя, Ричард. Еще бы, зачем Людям Чести знать, сколько детей у «навозников» и как их зовут. Хотя ты и своих-то не узнал.

Итак, Ричард относится к Валентину Придду нейтрально доброжелательно. После окончания Лаик они не общаются.

Встреча с Валентином, у Марианны.

В углу мелькнули удивленные глаза Валентина Придда, но он не подошел — здороваться с Вороном было выше его сил. У Валентина есть личная причина для ненависти. О ней Дику рассказала сама королева - чистейшая Катарина.

Дик имеет в виду историю Джастина. В этом эпизоде раскрывается одна из ярких особенностей Окделла: он составляет свое мнение о людях по информации недостаточной и непроверенной, и считает это мнение непреложной истиной. По сути, он людей не видит и не слышит – только их проекции в своем сознании.
После дуэли с Эстебаном Колиньяром (когда Дик вызвал семерых, а Рокэ их победил), Алва спросил, почему же Окделл не обратился за помощью к тому же Валентину Придду. Ничего путного ответить Дик не мог. Он не использовал ни единой возможности подружиться или завести приятельские отношения с тем, кого сам считал Человеком Чести.

Валентина Придда графа Васспарда Ричард Окделл не видел с Лаик. Юноша знал, что однокорытник в Олларии, но судьба их свела только один раз – в доме Капуль-Гизайлей во время приснопамятного карточного вечера. Тогда наследник Приддов «не узнал» оруженосца герцога Алвы, а теперь настаивает на срочной встрече. Зачем?

Интересно сравнить это воспоминание Ричарда и его непосредственное впечатление от встречи. Тогда поведение Валентина не казалось ему оскорбительным, напротив, Дик его «понимал» и «сочувствовал».

Ричард перечитал вежливое холодное письмо – Придды вообще славились воспитанием и выдержкой. Их уважали, но, в отличие от Эпинэ, не любили. Потомки убитого Рамиро Алвой маршала Эктора хранили верность Раканам и старым традициям, а судьба хранила их. Многие некогда многочисленные и сильные фамилии за четыреста лет либо вымерли, либо утратили влияние и значимость, а «спруты» держались, опровергая старую примету о том, что глава Великого Дома одинок, как дуб в степи.
Спруты – молодцы! С точки зрения ЛЧ хранили верность Раканам, а на деле никогда не служили потомкам королевы Бланш.
Приддов хватило бы самое малое на рощу, потому они и пожертвовали оступившимся Джастином. Теперь наследник – Валентин, и у него четверо братьев, не считая толпы дядюшек и кузенов. Что графу Васспарду понадобилось от него, Ричард не представлял, но Валентин просил герцога Окделла быть в полдень в таверне «Белая гончая», что на улице Лодочников.
В Лаик граф Васспард держал герцога Окделла на расстоянии, теперь герцог Окделл отплатит той же монетой. Придды полагают себя выше всех, но убивший предателя и спасший наследника и королеву Алан Святой сделал для Талигойи больше, чем проигравший войну маршал Эктор Придд. Да и пять лет назад… Эгмонт Окделл поднял восстание и погиб, а Вальтер Придд промешкал и уцелел.

Я обращаю внимание, что в Лаик и после Лаик. Ричард так не думал. Никаких претензий Приддам, вообще, и Валентину не предъявлял. Что изменилось, кроме положения Окделла, ставшего оруженосцем ПМ и кавалером Ордена?

В «Белую гончую» Ричард вошел с двенадцатым ударом колокола на ближайшей башне. Герцог не обязан мчаться, высунув язык на зов графа, он точен, как и положено Окделлу, но не более того.

Дик видит себя светским человеком. безукоризненно вежливым, но отстраненно-холодным. Интересно, как он смотрелся со стороны. Жаль, другого репортера нет.

Васспард, одетый в цвета Рокслеев, ждал, сидя в углу у окна. При виде Ричарда он поднялся, как и следовало по этикету. В ответ Ричард слегка наклонил голову, произнеся загодя приготовленную фразу:
– Рад вас видеть, Валентин. Чем могу служить?
– Рад вас видеть, Ричард, – в больших светлых глазах радости не было, – я принес вам письмо. Особа, его написавшая, доверилась нашей с вами Чести. Я намерен сохранить доверенную мне тайну любой ценой.

А почему в глазах должна была присутствовать радость? В глазах Ричарда ее же не было. Деловая встреча светских людей.

– Я понял, сударь, – на самом деле Дик не понимал ничего, но так в затруднительных случаях говорил Эмиль Савиньяк, а этот случай обещал стать затруднительным.

Ричард не понял! Не понял, что ему передают письмо, которое может скомпрометировать адресата. Валентин считает себя ответственным за сохранение тайны. Забегая вперед, он также считал себя ответственным за Мэллит, причем не только во время дороги. Валентин не складывает с себя ответственность, когда формально может сделать это, он старается помочь девушке преодолеть душевный кризис.

– Я рад, что мы понимаем друг друга.
Ричард не сомневался, что Валентин готов схватиться за шпагу. Отчего-то юноше стало очень весело, так, словно он выиграл пари или победил в поединке.

Скорее всего, Ричард принимает за готовность схватиться за шпагу, решимость Валентина выполнить взятые на себя обязательства. Возможно, с точки зрения Валентина Ричард недостаточно серьезно относится к ситуации. И он прав, Ричард не понимает, в чем дело. Ему весело, он продолжает совершенно бессмысленный для себя диалог.

– Разделяю ваши чувства, Валентин. Где письмо?
Граф вынул узкий , запечатанный алым воском. Коронованный леопард и роза! Святой Алан, Ее Величество!
Если б Валентин не обдал Дика горным холодом, юноша не утерпел бы и вскрыл письмо немедленно, а Придд стал бы лучшим другом, но теперь о братании не могло быть и речи.

Во-о-от! Ему же четко сказали: «…особа, его написавшая, доверилась нашей с вами Чести. Я намерен сохранить доверенную мне тайну любой ценой». А он собирается вскрыть письмо немедленно. В таверне, при Валентине! Сделай Дик это, граф Васспард, возможно, и схватился бы за шпагу. Кстати, мне любопытно о каком ледяном холоде думает Дик? Он же сам собирался держать графа Васспарда на расстоянии и свое намерение осуществил.

Ричард, беря пример с Первого маршала Талига, нарочито медленно поднял голову и посмотрел собеседнику в глаза:
– Говорила ли известная нам особа что-либо относительно ответа?
– Нет, – Валентин зол и обижен. Ему не хотелось отдавать письмо, но пришлось.

Ага, раз братания и совместного чтения письма не произошло, Валентин должен быть зол и обижен. Он ведь думал, Ричард Окделл примчится, высунув язык, будет умолять отдать письмо, прочитав его, бросится посланнику на шею… Жаль, что Дик родился герцогом. Был бы второй Дидерих!

– В таком случае благодарю вас за оказанную услугу. Вы очень любезны.
– Не стоит, – Придд поднялся, – вы мне ничем не обязаны.

Вот это прекрасно. Дик роль светского человека выдерживает, для Придда она привычна.

– Повелители Скал сами решают, кому и сколько они должны, – неторопливо произнес Ричард и тоже поднялся. – Надеюсь в ближайшем будущем отплатить вам любезностью за любезность.

А вот это лишнее. Ричард не мог не щегольнуть пафосом.

Слова о долге для него ничего не значат. Дик забудет их. За любезность он не отплатит никогда.

Они холодно поклонились друг другу и разошлись, к явному огорчению трактирщика, впрочем, утешившегося брошенным Диком таллом. Слова благодарности и восхваления щедрости молодого господина убедили Ричарда в том, что Валентин не счел уместным порадовать хозяина хотя бы суаном. Спруты всегда слыли скупцами, причем заслуженно.

Ричард так хочет быть лучше этого Спрута. Хотя бы щедрее. Хотя бы за чужой счет.

@темы: "ОЭ"

---

Чашечку кофе?

Это третья глава. Полностью. Наверное. Завтра перечитаю, быть может поправлю. Первую часть публиковала, но это где-то далеко. к тому же появился эпиграф.. и незначительные изменения.

.
Глава 3. Растущая луна.

Лунный календарь: 29 июля (суббота) первая лунная фаза;
С этого дня на небе появляется лунный серп. Это период активной борьбы, действия и агрессии. Задачи дня – освобождение от своих негативных эмоций, от неуважения к себе и другим людям, но это также время противоборства своей гордыни и ревности. Пассивность в этот день противопоказана и даже опасна.


Кингсли.
О, кофе, кофе, кофе! Что может быть чудеснее, особенно после двух недель на зеленом чае? Красотка-француженка с цветочным именем, сногсшибательно улыбаясь, предлагает чашечку.

- С удовольствием. И сахар, три кусочка. Спасибо.

В глазах пляшут смешинки. Да-да, я знаю, истинные ценители пьют черный кофе без сахара. Бред, по-моему. Кофе же горький! Вот, какао никто не предлагает варить без сахара.

- А Дамблдор уже здесь? – интересуюсь у собравшихся.
- Наверху, - отзывается Артур. - И Снейп там же. Беседуют.

Ах, как жаль! Мне бы нужно переговорить с ним до собрания. Я же не только хвост черной собаки по ущельям ловил и зеленый чай распивал. Я спешно соображаю, что можно рассказывать в присутствии Флетчера, Дингла и Дожа.

- Я предложу им кофе, - мелодичный голос сбивает мои мысли.
- Снейпу? Не стоит – он предпочитает кровь.

Флетчер глупо хихикает, Блэк широко ухмыляется, Билл хохочет. Под укоризненным взглядом Флер мне становится неловко. Что ж, если кто-то старательно изображает вампира, должен быть готов к соответствующим шуточкам. В том числе, глупым. Я пожимаю плечами. Так получилось, обычно я остроумней и тактичней. Смена часового пояса, перепад давления и все такое.

- Я бы выпил сливочного пива, - замечает Артур.
- Лучше чего-нибудь покрепче, - отзывается Флетчер.

Глаза у него мутные. Когда только успел? Алкоголем, вроде не пахнет. Скорее, каким-то лекарством. Зельем от бессонницы, что ли? Опий! Точно, опий. Час от часу не легче.

Молли выставляет на стол дюжину бутылок сливочного пива, их мгновенно разбирают. Моуди делает глоток из своей фляги. А я пью кофе.

Северус.

- Магнус Бангольд согласился сотрудничать с Темным Лордом. У Малфоя был на него компромат. Правда, - я усмехаюсь, - он и самого Малфоя ставил под удар. Но проверять, пожертвует ли Темный Лорд одним из своих ближайших слуг, ради наказания сына бывшего министра, Бангольд не захотел.
- Малфой блефовал?

Я пожимаю плечами.

- Бангольд предпочел поверить. Он принес Непреложный обет хранить верность Темному Лорду и содействовать его победе всеми возможными средствами.
- Считаешь, он должен был последовать примеру Флинта?

В голосе Дамблдора звучит осуждение, или мне чудится?

- После смерти отца, у Маркуса не осталось никого, чьей жизнью его можно было бы шантажировать. Если бы Магнус Бангольд покончил с собой, его старшему сыну пришлось бы рассматривать предложение Темного Лорда с учетом угрозы для своей матери, жены, детей, братьев… Но я не думаю, что именно это соображение оказалось решающим.
- Но и утверждать обратное ты не можешь, - замечает Дамблдор.
- Не могу, - соглашаюсь я. – Нужно верить в лучшее в людях, не так ли?

Дамблдор ласково улыбается и кивает. А я пытаюсь понять, как же обнаружить «лучшее» в человеке, который пользовался служебным положением своей матери и торговал правосудием. Он ведь не только помог остаться на свободе тем, кто, действительно, был виновен – в этом не мне его упрекать – он инициировал аресты заведомо невиновных, вынуждая откупаться от преследования. Разумеется, занимался этим не один Магнус. Семья у Миллисент Бангольд была многочисленной, прожорливой и нещепетильной настолько, что пришедший ей на смену несемейный Фадж вызывал искреннее умиление.

После отставки матери Магнусу пришлось занять чисто декоративный пост, однако, старые его связи никуда не делись. Еще один чиновник, совершенно незначительный сам по себе, но обладающий обширными знакомствами пустился в бега. О нем я и напоминаю Дамблдору.

- Людо Бэгмена разыскивают гоблины, - отвечает он. – И раз уж они до сих пор не нашли…
- Вряд ли гоблины всерьез возьмутся за его брата, - возражаю я. – Темный Лорд пока не трогает Отто лишь потому, что рассчитывает на оперативность гоблинов. Когда Людо возьмут за горло кредиторы, наше предложение не покажется ему таким уж неприемлемым. Но терпение Лорда не бесконечно.

Дамблдор кивает.

- Отто Бэгмена нужно взять под защиту. Этот вопрос решим сегодня на Собрании.
- А Уизли может как-то повлиять на розыск Бэгмена?
- Не думаю. Билл – наемный работник, ему и знать-то о должниках не полагается.

Гоблины трепетно относятся к должностным инструкциям и конфиденциальности. Если бы не болтливость самого Людо, мы не знали бы и того, что знаем сейчас.

- Ты считаешь, есть смысл затянуть поиски? – осведомляется Дамблдор.
- Если Людо Бэгмена не найдут, Лорд не сможет его использовать, но Отто будет под ударом, а его охрана отвлечет часть сил Ордена, - размышляю я вслух. – Если же Людо найдут и предложат выбирать между сотрудничеством с Пожирателями и жизнью брата… Может быть, он и последует примеру Флинта. Будем верить в лучшее в людях.
- Другого выхода ты для него не видишь? – грустно спрашивает Дамблдор.

Я качаю головой.

- Кстати, о лучшем в людях. Лорд полагает, что создание вульфсбейна не могло преследовать исключительно благие цели. Как вы думаете, слухи о монстрах, выведенных в секретных лабораториях, имели под собой какие-то основания?
- Нет! – Дамблдор стремительно поднимается из-за стола. – Нет! Дамокл Белби –благороднейший человек и выдающийся ученый, ему завидовали, мешали работать, пакостили столь отвратительным образом, а невежды подхватывали гнусную клевету и раздували ее! К счастью, распространение слухов удалось пресечь, и гениальная работа Дамокла была признана. Вульфсбейн стал спасением для множества несчастных, и я горжусь тем, что сумел поспособствовать этому.

Дамблдор в самом деле взволнован. Его обычное добродушие слетело, глаза сверкают голубым пламенем, лоб прорезает вертикальная морщинка. Даже ярко-сиреневый кушак с пушистой бахромой и кокетливая ленточка в бороде не умаляют величественности. Я проглатываю замечание о том, что истребить лживые слухи окончательно обычно не удается. Всеобщая уверенность в пристрастии самого Дамблдора к лимонным долькам благополучно переживает любые опровержения. На мой взгляд, к Дамоклу Белби не мешало бы присмотреться.

- И раз уж мы затронули тему вульфсбейна, - Дамблдор садится за стол. – Ты помнишь о зелье для Люпина?
- А нужно? Здесь такой замечательный подвал. Каменный. С железной дверью. И фамильного серебра у Блэков хватит для трансфигурации цепей на целую стаю оборотней…
- Северус!
- Я помню.

Только не понимаю, почему помнить должны все - я, Дамблдор, заглядывающая мне в глаза Тонкс, но не сам Люпин?
Раздается осторожный стук в дверь.

- Войдите, - приглашает Дамблдор.

Я оборачиваюсь и едва могу скрыть ликование при виде кофейного подноса. Сопровождающая его мадемуазель Делакур обворожительно улыбается:
- Я подумала, вы давно беседуете и, наверное, хотели бы подкрепить силы, - она ловко переправляет на стол вазочку с шоколадным печеньем.
- Благодарю, благодарю, - кажется, Дамблдор растроган. – Я, к сожалению, кофе не пью – возраст, знаете ли…
- А вы налейте побольше сливок, - советует Флер.
- О, это выход, мадемуазель. У вас живой ум, - Дамблдор в два раза увеличивает чашку, доливает сливки и бросает четыре кусочка сахара.

Мадемуазель Делакур поворачивается ко мне:
- А вам без сливок и сахара?
- Именно так, - я принимаю из ее рук чашечку.

- Как ты думаешь, Северус, не предложить ли очаровательной леди должность преподавателя Защиты От Темных Искусств? – осведомляется Дамблдор, когда дверь за ней закрывается.

Я вдыхаю насыщенный пряный аромат и твердо отвечаю:
- Исключено. Я не смогу полноценно ненавидеть того, кто варит такой кофе.
- В Хогвартсе этим занимаются эльфы, - отвергает мой довод Дамблдор.
- А воспоминания? – парирую я.
- Думаешь, мисс Тонкс подойдет лучше?
- Хогвартсу необходим второй Хагрид?
- Северус! – всплеснув руками, Дамблдор едва не опрокидывает чашку. – Разве можно сравнивать с Хагридом юную прелестную девушку?!
- По силе разрушительного воздействия? Вполне.

В подтверждение моих слов внизу раздается грохот и разъяренные вопли портрета.

Дамблдор вздыхает.
- В таком случае, остается Моуди.
- Он был в прошлом году.
- В прошлом году был Крауч.
- Официально Моуди. Если он придет первого сентября, получится, что вы не искали нового преподавателя.
- И это разрушит проклятие? – оживляется Дамблдор.
- Теоретически…
- Ты согласен работать с Моуди год, а может быть и больше, чтобы проверить теорию?
- Так мы же не знаем, как поведет себя проклятие. Быть может, оно прямо первого сентября уберет Моуди из Хогвартса. Совсем, - мечтательно произношу я. – Давайте проверим!
- Северус!

Ремус.

Вкуса сливочного пива я не ощущаю. Совсем. Прикрываю глаза, стараюсь распробовать. Нет, ничего! Я отлично его помню: нежный и воздушный, как взбитые сливки, мягкий и тающий во рту, как сливочное мороженое, сладкий, как карамель – волшебный вкус детства. Вкус прогулок по Хогсмиту, вечеринок в гриффиндорской гостиной, тайных дружеских трапез. Я помню, как желудок наполнялся приятной сладостью, все существо охватывала легкость, в душе пробуждалась радость. Джеймс утверждал, что лопаются пузырьки веселящегося газа, и он проникает в кровь. Я забывал свои горести, хохотал над шутками друзей, дурачился…

Сейчас я не чувствую ничего. Подслащенная водичка. Слегка щиплет язык и в пищеводе собирается газ. Я плотно сжимаю губы, чтобы не рыгнуть. Кажется, щеки у меня раздуваются. Я сглатываю.

Вкус сливочного пива – еще одна моя потеря. Я привык терять. То, что не отняла у меня болезнь, забрала война. Мое детство, юность, семья, друзья… и место преподавателя в Хогвартсе. Его я тоже лишился. Это было самой болезненной потерей за последние несколько лет. Но страшней всего то, что я теряю самого себя. Теряю каждое полнолуние! Ощущаю по возвращению не только новые болезненные рубцы на теле, но и странную бесчувственность души. Я ничего не хочу, меня ничто не радует, и все, во что я верю, кажется ненужным и бессмысленным. Это пугает, и я судорожно вспоминаю то, что мне дорого, стараюсь вызвать прежние чувства. О, я помню, прекрасно помню свои эмоции, но ощутить их со всей яркостью становится все сложнее. Мою истерзанную душу, застывшую в ожидании новой боли, наполняет тоска и сожаление. Я молю Судьбу сохранить то немногое, что у меня еще осталось.

Судьба безжалостна. Война и пережитые страдания оставляют свой страшный отпечаток. Бойкая хохотушка Молли с озорными ямочками на щеках превратилась в суетливую, встревоженную наседку с уставшими глазами. Обаятельный разгильдяй, хохмач и аферист Флетчер стал неопрятным и унылым. Элиас Дож и раньше скромный и молчаливый, теперь почти не открывает рта. Лицо Аластора Моуди похоже на лоскутное одеяло, его магический глаз бешено вращается, протез скрипит, суставы хрустят.

Сириус, пожалуй, изменился меньше всех. Как и прежде он рвется в бой – пылкий, отчаянный, неукротимый, и только настоятельное требование Альбуса Дамблдора удерживает его в безопасном убежище. Наблюдая, с каким наслаждением Сириус пьет сливочное пиво, трудно поверить, что он потерял двенадцать лет в тюрьме. Зрелище очень эффектное: голова запрокинута, шея красиво изогнута, густые волосы рассыпались по плечам.

Сириус отставляет опустевшую бутылку и вытирает пену с губ рукавом. Белоснежные зубы сверкают в улыбке. Я понимаю, что завидую ему. Его улыбке, в которой нет радости, но нет и усталой обреченности. Сириус по-прежнему ярок, даже Азкабан не смог погасить его огня. А я? Я – старик в свои тридцать пять. Полуседой, покрытый шрамами, с истерзанной душой.

В коридоре раздается дикий грохот, и я вздрагиваю. За истошными воплями портрета едва различим голосок Тонкс. Сириус бросается к двери, выругавшись так смачно, что Кингсли даже присвистнул, а Молли залилась краской.

- Еще пива? – громко спрашивает Артур, доставая бутылки.

Мы переговариваемся, стараясь заглушить перебранку в коридоре. Прихрамывая, входит Тонкс. Щеки у нее пылают, на губах смущенная улыбка, а взгляд… Взгляд счастливый, восторженный, почти блаженный. Обычно так смотрят на Сириуса, и я невольно оглядываюсь – нет, он все еще ругается с портретом. Рядом со мной стоит Билл Уизли. Он кивает Тонкс и протягивает ей сливочное пиво. Молли упоминала, что ей бы хотелось видеть их вместе, но я, признаться, думал, она рассуждает гипотетически. Похоже, ошибся. А Флер Делакур? Где она, кстати?

Оказывается, я пропустил ее возвращение. Флер снова варит кофе. Кингсли поглядывает на плиту с нетерпением, а Молли с неудовольствием. Билл в ту сторону не смотрит, он рассказывает Тонкс анекдот, она хохочет, едва не падая со стула.

Я делаю глоток сливочного пива. Оно выдохлось и слегка горчит. Нет, сливочное пиво горчить не может, это горечь несбывшихся надежд, неслучившейся любви. Всего, что отобрала луна. Отбирает каждое полнолуние. Даже ясным солнечным днем, я чувствую ее растущую силу.

Сегодня на небе появился тоненький, изогнутый серп. Я стоял у окна, смотрел, не мог оторвать от него взгляд. Сейчас его не увидеть – солнце стоит высоко, но серебряным рыболовным крючком месяц впивается мне в душу. Он растет, набухает холодным светом, и я мертвею. Живые человеческие чувства сковывает лед.
И сливочное пиво не имеет вкуса.

Флер.

К началу собрания я успела сварить новую порцию кофе. А вот Тонкс какао упустила. Оно выплеснулось на плиту и зашипело, распространяя запах горелого молока. Оставшегося в ковшике напитка хватит от силы на полчашки. На Тонкс жалко смотреть – она так старалась! Мистер Шеклболт старательно уничтожает запах, миссис Уизли с непередаваемым выражением лица смотрит на плиту – на сегодняшний вечер занятие ей обеспечено. Не так-то легко убрать все следы пригоревшего какао даже с помощью магии! Может быть, именно поэтому она не любит, когда кто-то занимается самодеятельностью на кухне?

Профессор Дамблдор с видимым удовольствием берет бутылку сливочного пива. Я ставлю на стол кофейный поднос, мистер Шеклболт благодарит и кидает в кофе три кусочка сахара. Профессор Снейп берет предложенную чашечку, отходит от стола и встает у окна. Я слегка разворачиваю стул, сажусь так, чтобы иметь возможность его разглядеть.

Все-таки слова Билла об уродстве меня зацепили – неужели, я чего-то не заметила? Нет, ничего на самом деле уродливого я не вижу. Не красив, но… Некрасивость бывает разной, как и красота. Профессор Снейп выглядит как злодей в спектакле, поставленном режиссером-романтиком. Колдун из «Лебединого озера», Вампир Байрона, Ричард III Шекспира…

На Ричарде я спотыкаюсь. Прочитав исторические хроники Шекспира, я возмутилась тем, как он изобразил французов, и принялась искать несоответствия. Нашла, конечно. И в изображении заклятых врагов, и в изложении фактов родной истории. Особенно, досталось Ричарду III, ему приписаны и те преступления, которые он физически не мог совершить. Шекспир писал при Тюдорах, а они, разумеется, желали опорочить свергнутого ими короля. Я допускаю, что авторы, считающие Ричарда III невинной жертвой клеветы, могут быть не совсем правы, и истина находится где-то посередине, но образ благородного и глубоко несчастного человека меня увлекает. Я понимаю, что сравнивать профессора Снейпа с тем образом короля Ричарда, который мне дорог, неправильно. Я могу придумать Ричарда III, и даже если ошибусь, это не будет трагедией. Профессор Снейп существует реально, и я не должна придумывать его. Профессор Снейп мог бы сыграть и шекспировского Ричарда, и Ричарда Джозефины Тей, но кем он является на самом деле, я не знаю.

Объект моих наблюдений, на мгновение встречается со мной взглядом. Вздергивает бровь, удивленно-насмешливо, подносит чашку к губам. Глаза бесподобно хороши! Совершенно черные, даже зрачка не разглядеть, словно омуты. Бездонные. Ресницы длинные и густые. Подчеркивают разрез. У англичан таких глаз не бывает! У кельтов, германцев… Должна быть южная кровь, средиземноморская, мавританская, еврейская… Это, кстати, и цвет лица объясняет. Южане, живущие без родного солнца, частенько выглядят подобно узнику замка Иф с таким вот болезненным цветом кожи. Да и остальные черты соответствуют. Высокий лоб, резко очерченные скулы, длинный, тонкий нос с горбинкой и загнутым кончиком, чуть суженный подбородок.

Внешность, несколько необычная для англичанина, но скорее интригующая, чем отталкивающая. Профессор Снейп мог бы считаться интересным мужчиной, но… Портит его выражение лица. Застывшее, напряженное. Он, словно собирается прыгнуть со скалы в бурное море. Та незначительная мимика, которую можно наблюдать, черты не оживляет, наоборот, усиливает ощущение искусственности, гротеска. Вздергивается одна бровь, приподнимается уголок рта, кривятся губы… В тщательно проработанной маске для пущей художественной выразительности подправили черточку.

Я прищуриваюсь и вдруг замечаю еще один нюанс. Лицо у профессора не только напряженное, но и уставшее. Будто он уже прыгнул со скалы дюжину раз, высушил одежду, поднялся наверх, и будет прыгать снова. Еще столько же. Потому и мимика такая странная – если он расслабится, глаза закроются, уголки рта безвольно опустятся. Неудивительно, что профессор Снейп предпочитает мой кофе.

В который уже раз я восхищаюсь проницательностью бабушки. Этот человек, действительно, обречен. Тот, кто регулярно прыгает со скалы в бурное море должен разбиться. Отступиться ли он, ошибется, попадет под ногу камень, налетит порыв ветра - гибель в волнах неизбежна.

@темы: "Чашечку кофе", "мои фанфики"

---

Начало снейджера. Без названия

Привязалось. Задел на макси, но заниматься не хочется. Надо закончить то, что есть. Может отвяжется.
Постхог. POV СС

С архивом Дамблдора пришлось разбираться мне. Нет, это не было наказанием за его убийство!
Тайник, открывшийся ровно через год после смерти Альбуса Дамблдора - директора Хогвартса, председателя Визенгамота, создателя и руководителя Ордена Феникса, величайшего светлого мага - поставил перед его сторонниками сложнейшую задачу. В кипе пергаментов документов на английском языке или, хотя бы, на латыни почти не было, многие записи представляли собой алхимические формулы или же изображали таковые, не меньше половины были зашифрованы. Основная проблема была даже не в том, чтобы найти эксперта, знающего языки и разбирающегося в алхимии, а в том, что он может обнаружить. Возможно, в архиве хранились такие тайны, которые не должны были становиться достоянием общественности. Друзья и соратники Альбуса Дамблдора опасались бросить тень на великое имя. Попросту сжечь архив им не позволяла совесть - вдруг, там найдется нечто, важное для всего Магического Мира?
Не знаю, кто сообразил, что я идеально подхожу на роль эксперта: знаю языки, разбираюсь в алхимии, долгие годы работал с Дамблдором, причем сфере сугубо секретной. Но самое главное, меня можно контролировать. Пока я нахожусь под следствием. в ожидании суда, можно не опасаться, что некие пикантные тайны всплывут в прессе или будут озвучены противной стороной на переговорах с Британским Министерством Магии.
Собственно, я был в том же положении, что и архив Дамблдора. После откровений Гарри Поттера запереть меня в одиночной камере и выбросить ключ было затруднительно. Отпустить просто так - невозможно. Я второй месяц прохлаждался в отдельной палате госпиталя святого Мунго под надзором молоденьких авроров, которые никак не могли определиться, охраняют ли они героя войны или стерегут опасного преступника. На всякий случай предписания врачей и инструкции Аврората исполняли с одинаковым рвением - в разговоры не вступали и газет не давали.. Впрочем, поговорить у нас все равно бы не получилось, поскольку связки восстанавливались медленно, и сказать что-либо членораздельное я не мог. Когда целитель нашел мое состояние достаточно удовлетворительным, чтобы пребывать в бодрствующем состоянии более четырех часов в сутки, он разрешил чтение легкой литературы. Я знаками попросил аврора одолжить его журнал "Квиддич сегодня". Разумеется, в нем было интервью Гарри Поттера! И подробный репортаж о будущем квиддича в обновленной Британии. И целый разворот, посвященный возрождению квиддича в восстановленном Хогвартсе. К моменту появлению Кингсли я составил достаточно полное представление о случившемся за месяц.


"А если раскопаешь, что-то совсем уж непотребное, мы всегда можем запереть тебя в Азкабане", - осталось невысказанным, но явно подразумевалось.

Гермиона Грейнджер в качестве надзирателя из Ордена.

Переписка с Геллертом Гриндевальдом.
Мной одновременно завладели две мысли - сжечь немедленно! и продать, а на вырученные деньги купить остров в Тихом океане.

---

Блудные дети и проверка на прочность

Вдогонку предыдущему.
В рамках такого мировоззрения пребывание Гарри у Дурслей - не издевательство и не халатность. Это проверка. Если он не озлобится, значит, осенен благодатью, является Избранным, и ничто его душе не повредит.
С этой точки зрения работать с Томом Реддлом бессмысленно- если благодати ему не досталось, ничего не поделаешь - вырастет негодяем.

---

Блудные дети и покаяние

Помнится, сразу после прочтения седьмой книги я пыталась написать фанфик о том, что все было не так - Гермиона обосновывала поддельность воспоминания Снейпа, ссылаясь на притчу о блудном сыне. АД - Учитель и Наставник просто не МОГ требовать у того, кто вернулся к нему от Темного Лорда, "Все, что угодно". Не мог отправлять шпионить за Волдемортом, дразня трусостью, которая, якобы, присуща всему факультету. Не мог требовать убийства, отмахнувшись от слов: "А моя душа?" Увы, Роулинг все это написала, и нет ни малейших оснований предполагать, что имела в виду она нечто другое.
Почему же, в отличии от Библии, в Поттериане блудных сыновей не встречают упитанными тельцами, не прижимают к сердцу, не произносят ласковых слов, еще до того, как о них взмолятся о прощении? Все очень просто: блудный сын ушел от любящего отца и расточал отцовское имение, когда он вернулся, оказалось, отец все это время ждал его, смотрел на дорогу, проглядел глаза. Снейп присоединился к Волдеморту, но он ни от кого не уходил и расточать ему было нечего. Никто не ждал его возвращения. Он не был сыном (другом, учеником), которому отец, (друг, учитель) отдавал свою любовь, терпение, время. На, так называемой, Светлой стороне он никому не был нужен, его никто не звал. Он пришел к Волдеморту абсолютно свободным от каких бы то ни было обязательств. Собственно, тоже самое можно сказать и о всех остальных Пожирателях, и о Томе Реддле. В 11-летнем напуганном озлобленном ребенке, АД (читай Роулинг) видит если и не будущего Темного Лорда, то пропащую душу. Спасать его - напрасный труд, никто этим даже не пытается заниматься. Показательно и то, что Регулас не пытался связаться с АД (а ведь ему было 18 лет, он всего лишь год назад закончил школу), не искал помощи брата - это было бесполезно - они не стали бы помогать ему. Регулас сделал то, чего от него могли бы потребовать светлые волшебники, не прося о милосердии к себе. Сириус Блэк удостаивает брата несколькими презрительными словами (хоть и считает, что он ушел от Волдеморта) и не пытается узнать о его судьбе хоть что-то. Регулас для него - пропащая душа, его раскаяние ничего не меняет. На примере Снейпа мы убеждаемся в правоте Регуласа - просить о милости бесполезно. Снейп молит не за себя, за другого человека. Ад использует отчаянье двадцатилетнего мальчишки для вербовки. О, да! Он проводит ее весьма грамотно. И мы видим, что ему не важен ученик, не важна душа челочеческая, ему нужно послушное орудие, которое он и получает. Блудного сына отец посадил за , нарядил в роскошные одежды... На беглого раба надели кандалы и отправили пахать за миску жидкой похлебки. И радуйся, что не отправили на рудники! Простите, в Азкабан.
Что интересно, Роулинг много говорит о раскаянии - оно может соединить расколотую душу, оно мучительно и может быть смертельным... Гарри Поттер предлагает Волдеморту раскаяться, когда 6/7 души уже уничтожено - Волдеморту нечем каяться. Надеюсь, сам ГП не сознавал этого, и его слова не были лицемерием, игрой на публику. Что ж, если зло не останавливается само, его приходиться уничтожать. И я вспоминаю старинные поверья о живых мертвецах, о вампирах (не гламурные версии последнего времени, а легенды и предания) - убить такое существо - значит, оказать ему благодеяние, освободить душу. Это не убийство - упокоение. А ГП в посмертии видит изуродованного младенца, который никому не нужен! Том Реддл должен страдать за совершенные злодеяния? я согласна. Но почему страдает младенец, по определению, не способный осмыслить "за что"?
Пуританство неоднородно, ив одном из течений (если не ошибаюсь, в кальвинизме) есть любопытная трактовка предопределения: так как Господь всеведущ он уже знает, кто спасен, а кто погибнет. Выбор, который делает человек, не определяет его судьбу, а демонстрирует это определение. Похоже, Роулинг придерживается именно такой точки зрения. Первая большая проверка - выбор факультета: те, кто спасения не достоин, выбирают Слизерин. Иногда возможна ошибка - Петтигрю попал на Гриффиндор, но был он подл и темен, а потому предал. Никакой другой причины, кроме врожденного душевного уродства, Роулинг нам не предъявляет. Потому-то нет никакого смысла беседовать со слизеринцами, пытаться их понять и направить - они уже обречены. То, что Снейп приходит к АД, я подчеркиваю, приходит сам, туда, где его не ждут, где его не хотят видеть, списывается на благотворное влияние Лили. Как луна отражает солнечный свет, так и Снейп отражает благодать Лили. Потому-то АД и говорит о лучшем в его душе. Душа Снейпа сама по себе обречена на погибель, по самому факту существования, лишь отраженный свет чужой благодати ее озаряет.Спасти Снейпа нельзя, он может лишь послужить делу света. Потому АД спокойно поручает ему убийство - ведь он все равно обречен. Сколько бы Снейп ни раскаивался, как ни искупал, его душа предназначена погибели.
Такова логика Роулинг. Есть дети и не дети, те, кому предназначена Земля Обетованная, и те, кто обречен на мрак и холод преисподне,.

---

Герои ОЭ. Личное восприятие (продолжение)

Луиза очень похожа на Арлетту с поправкой на тот отпечаток, который бытие накладывает на сознание. Была бы идеальная жена для Бертрама Вапльмона. Очень хочется ей счастья.
Марианна - восхитительная, женственная, очаровательная - Звезда Олларии. Ах, как жаль!
Чарльз Давенпорт - не был бы репортером, вызвал бы искреннее уважение. Поступки - на высоте, внутренний монолог вызывает желание бежать, как можно дальше. Быть может, скальность на него так действует? Повелительство просачивается в костный мозг, вызывая дискомфорт и брюзжание?
Бонифация растащу на цитаты.
Матильда сперва понравилась, к "Закату" стала раздражать. Надеюсь, хоть Бонифацию жизнь не испортит.
Ойген - такое ощущение, что вижу его все время в пол-оборота. Взгляд Жермона, который воспринимает его почти как часть самого себя. не дает полного представления о человеке.
Неожиданно зацепил Жермон Ариго. Изначально я была предубеждена, но он оказался очень славный и человечный. и гораздо умнее, чем думает сам. Его оптимизм вдохновляет.
Ульрих-Бертольд покорил меня сразу и навсегда. Преклоняюсь и трепещу.
Очень понравились Дьегаррон и Хайнрих. Ма-ало!
А вот Вальдес оставляет равнодушной. Мимо сердца.
Селина для меня пока загадка. Посмотрим.
Айрис - всем хороша, но ее внезапная уверенность во взаимной любви настораживает. Очень уж на Дика похоже. Составить о ней суждение было бы можно, знай мы, как Айрис отнесется к тому, что Ворон ее не любит, однако, это навеки тайна.
Катарина - превосходный, незаурядный персонаж. Восхитительно лживая, потрясающе неискренняя, умная, волевая - она создана для большой политики.
Руперт. несколько раз встречала мнение, что это "правильный" Окделл. Не думаю. Он тот, кем часть читателей хотела бы видеть Дика Окделла. Однако Дику Рупертом никогда не стать. В отличии от Ричарда Руперт не судит о нижестоящих по социальной лестнице с презрением. Он сам выбирает своего героя за его личные качества, а Дик некритические перенимает отношение к Штанцлеру. Руперт принимает самостоятельные решения, а Дик идет на поводу. Руперрт способен воспринимать новую информацию, обдумывать ее и брать ответственность на свою совесть.
Альдо - шикарный Лжедмитрий! Сначала мне было его жалко - такой веселый шалопай попадет в гоганскую паутину - однако к вступлению в столицу он открылся так, что никакая гнусность стороны не вызывала сомнения.
Левия жалко. "Если ты родился левреткой, помни о своем росте, а не о том, что ты собака". Жаль, он многое должен был сделать.
Никола Карваль - один из моих любимейших персонажей. Очень надеюсь, что сужу о нем правильно, но... Посмотрим.

@темы: "ОЭ"

---

Герои ОЭ. Личное восприятие

Ричард Окделл, как персонаж мне не нравится изначально. Недалекий, эмоциональный недоросль с тяжелым детством, разной степенью педагогической запущенности и некой Силой, обусловленной происхождением, Пророчеством или чем-то еще, чрезвычайно популярен в фэнтези и приключенческой литературе. Я, если не отбрасываю книгу сразу, его терплю, стиснув зубы, ради оригинального мира или других (якобы второстепенных персонажей). Однако в качестве репортера Дик - великолепен! Эффект Гастингса действует на полную мощность: он видит и слышит, но не осознает, а читатель может понять, что происходит на самом деле. Тем Окделл и был ценен, он своей зашоренностью повышал самооценку (я вот интригу с поддельным курьером и сценой в будуаре разгадала - горжусь). Кроме того, его история - драма взбесивщейся посредственности - абсолютно закономерное движение по наклонной.
Штанцлер Басня о Вороне и Лисице. Сцены общения Дика и Штанцлера следует выучить всем потенциальным Героям, чтобы не оказаться в роли пешки. Если некто, обладающий властью, заглядывает тебе в глаза и говорит ласковым голосом лестные слова, он что-то от тебя хочет. Не факт, что тебе это нужно тоже. Жаль только, что мы так и нем узнали, к чему на самом деле Штанцлер стремился. А может он и сам не знал уже - Гонка по вертикали: остановиться невозможно - упадешь, остается лишь наматывать круги, увеличивая скорость.

Уяснив, что Дик Окделл проницательностью не блещет, хочется увидеть своими глазами (или хотя бы его глазами) тех, о ком он регулярно размышляет и в первую очередь, конечно, отродье предателя, убийцу...
Рокэ Алва Первый раз мы встречаемся с Вороном, благодаря Арамоне (за что ему огромное спасибо) и видим не демоническую личность, а остроумного человека в окружении тех, кто его уважает.
Рокэ Алва воплощает принцип: "Кому много дано, с того много и спросится". Дано политическое могущество, богатство, военный гений, физическое совершенство, красота, многочисленные таланты, острый, живой ум... И спрашивается за все. "Мне нельзя ничего хотеть" - это страшно. "Рокэ делает то, что он хочет, не чаще пяти раз в год" - мнение Лионеля. Однако жизнь прекрасна, даже, если лично тебе она не улыбается. Скованный долгом и проклятием Ворон живет ярко и яростно. Слова Штанцлера о том, что он давно мертв, устал и ищет смерти, настолько не соответствуют действительности, что сказавший их и поверивший, вызывают презрительную жалость.
Про одного своего персонажа Дик Френсис написал: "снег на вершине вулкана", и Ворону это подходит, мне кажется. Не будь Винной улицы, Рокэ был бы таким же, как Рамиро Алва. Дерзким, отчаянным, веселым, бравирующим своей инакостью, но открытым для любой дружбы, по уши влюбленным в красавицу-жену. Не случилось. Было предательство любимой, бойня и помощь кого-то, кто слишком похож на Леворукого, чтобы не задумываться над совпадениями. Вулкан оделся в снег, но огонь пылает и прорывается, несмотря на все усилия.

Друзья-однокорытники Я надеялась, что в Лаик Окделл встретит тех, за кого я и буду "болеть" дальше. симпатичнейший Паоло стал выходцем, Арно и близнецы надолго пропали. Берто Салина, который взял на себя труд разлепить веки Дику, вестей не подает. Я сперва решила, что Айрис Хейл вышла замуж именно за Салина, который потом был секундантом на дуэли, а Альберто, на самом деле, сын Эгмонта и настоящий Повелитель Скал, но Арлетта Савиньяк упоминает имя его матери - Бланка. Очень перспективный соперник Эстебан отправляется в Закат. О Валентине говорить нужно особо.

Валентин граф Васспард в Лаик держится в тени, вызывая негодование у пылких Берто и Арно. Окделл его защищает, как одного из ЛЧ, но в Олларии даже не пытается свести знакомство (впрочем, это характеризует Дика). Ричарду не нравятся его манеры, и уже поэтому Валентин понравился мне.
Валентин Придд вновь появляется уже в Ракане при дворе Альдо, и всем своим видом бесит Окделла. Он великолепен! Холоден, сдержан, безупречен, все его действия уместны, речи, выверены до интонации. Наблюдать за Валентином одно удовольствие. Дуэль с Окделлом характеризует его с самой лучшей стороны: "Не проиграть, когда победить невозможно". Я думала, трагедия с его семьей сделала для Валентина невозможным сотрудничество с приверженцами Олларов, но он мне нравился, и казался человеком лично благородным (салют Ворону). Во время войны Альдо с покойниками, я уверилась, что Валентин, какой бы стороны в конфликте не придерживался, человек глубоко порядочный, что он умен, я видела и раньше. На суде он меня восхитил. После заявления, что Ворона нужно было убить, но нельзя осудить, я уверилась - служить Альдо он не будет и стала надеяться... А Валентин оказался даже лучше, чем я мечтала! И все, что он говорит, так хитро сформулированное, имеет не двойное, а тройное дно. Надо будет перечитать, уже зная, на что Валентин намекает. Жалко, очень жалко, что мы не знаем, как именно он действовал, о чем думал. О Валентине я бы с наслаждением читала отдельную книгу.
Валентин в армии - мои любимые главы. Писать подробнее - пересказывать книгу. Надеюсь, прочитать о нем в "Рассвете" побольше.

Савиньяки восхищают меня все вместе, и ныне живущие и уже почившие. Арлетта и Арно - красивейшая пара. Их любовь, страстно-романтическую супружество преобразило в глубокую и нежную. Кто-то сказал, что для счастья детей необходимы счастливые родители, младшие Савиньяки растут в атмосфере взаимной любви и уважения, они знают, какое оно счастье - и не ломанутся за обманным призраком, сметая все с пути.

Лионель - мой герой! Я бы хотела такого отца, брата, сына, друга, но только не возлюбленного Если на Рокэ в значительной степени повлияли обстоятельства, то Лионель таким родился, смерть отца лишь подстегнула, ускорила становление его личности. Он гениален и при этом совершенно рационален. Проникновение в сознание своих противников - почти ясновидение, но... Никакой мистики! Показательно то, как Ли характеризует сам себя: "Алва - первый маршал, я второй. Я могу быть первым, но он лучше. Я убью пять человек, там где он обойдется тремя". Безжалостно ясное сознание, которое не могут затуманить никакие эмоции. Один из самых впечатляющих моментов - сжигание планов компании, чтобы не смущать офицеров Рудольфа.
Страсть Ли к живописи делает его для меня родным и близких. Игра в Леворукого восхищает. И конечно Лионель глазами Давенпорта - просто песня!
Эмиль и Арно - очень симпатичны, но по сравнению с Лионелем не слишком интересны мне.

Марсель Валме - любимейший мой репортер. Его манера подавать информацию представляется мне идеальной. Его стихи я теперь цитирую постоянно. Пожалуй, его отношение к другим персонажам наиболее совпадает с моим. И мне безумно нравится, что он не Ракан, не эорий, не имеет никакого отношения ни к каким высшим силам - он такой сам по себе. Браво!
Бертрам Вальмон понравился чрезвычайно. Все-таки очень интересно, что там с другими сыновьями?

Робер Эпине - герой не моего романа. Вроде бы, рассматриваешь по отдельности, все хорошо - и глаза красивые, и седина, и труженник, и рефлексирует, и решения принимает, и на себя много берет, а собираешь все вместе - никак. Единственное, что хорошо - он так славно не понимает, так простодушно оценивает окружающих. В паре с Марселем - это прелесть!

---

Сижу и думаю, что ж я так взъелась на ГП? Неплохой ведь ребенок! Не мой психотип, да, и ладно. Мне ж не в реале с ним общаться. В книге могла бы хоть посочувствовать. Не получается! Даже его самопожертвование мимо проходит. Почему? Нет, дело не в нем, в Роулинг. Устроила шоу "Гарри Поттер - суперзвезда!" Здесь и трагический проход по лесу в сопровождении призраков, и пафосная беседа с Волдемортом (тот, вообще, исключительно на имидж ГП работает), и нелепые круциатусы. Почему нелепые? Мертвое тело ничего не ощущает - раз; видимых повреждений все равно нет - два. Я бы на месте Волдеморта голову отрезала и защитникам отдала, остальное бы на ленточки покромсала, чтобы все поняли - нет Избранного! И сразу вопрос возникает, а что авроры Лонгботтомы какими-то хилыми были, если сошли с ума от боли, которую 17-летний пацан, ни разу не ниндзя, терпит даже не меняясь в лице? Или на ГП Непростительные не действуют, или Волдеморта палочка не слушается? То есть, ГП ничего и не угрожало? Очень мило!
А потом был патетический выход Хагрида и слезы, и клятвы. и финальный выход недобитого героя и , как в опере, прежде чем сцепиться противники долго-долго..., ну хоть не пели, и на том спасибо.
Очень хочется заорать: не верю! халтура! Это уровень школьной самодеятельности! Штампы и пафос.Море томатного сока и статист, изображающий смертельно раненого косится на подружку в третьем ряду. Не хватает только трехногой собачки.
И вот это шоу с фейерверком и выходом к публике для поклона отвращает меня от самого ГП, который ни в чем не виноват. Он не виноват, но выглядит дешевым фигляром, корчащим трагические рожи. Он не виноват, а противно. Он не виноват, но я с наслаждением читаю про ГП истерика и недоумка. Соединить смерть десятков людей и мелодраматичное шоу было крайне неудачной идеей.

---

Сказка и что делает с ней Роулинг

Поттериана начинается, как Сказка и вполне могла бы таковой оставаться (несколько растянутая копия "Мио, мой Мио), однако Роулинг предпочла углубить морально-нравственную проблематику, через усложнение характера главного героя, возможности ошибки (считал Снейпа убийцей, а тот его спас), сомнительности средств, которые применяет Наставник, Главный Мудрец и величайший Белый Маг. Кстати, проявив героизм в приключении, ГП провалил нравственный выбор - он не поблагодарил Снейпа. И это было осознанным решением: ГП знал, что должен поблагодарить за спасение и извиниться за подозрения, но не хотел. и вцепился в предложенное АД объяснение - СС спасал его во исполнение долга жизни перед ДП. На мой взгляд, это очень важный момент - когда долг и желание не совпадают, Гарри выбирает не долг.
Вторая книга в этом плане наиболее интересна: ГП может оказаться наследником Слизерина, ДМ, которого он с ходу записал в злодеи, абсолютно непричастен к злодействам, в душе славной 11-летней девочки есть то, что может быть использовано злодеем, Том Реддл изначально был одиноким, напуганным ребенком и Темным Лордом стал в результате многих своих выборов. Интересно, правда? Я тоже так решила.
В последующих книгах Роулинг явно замахивается на Эпос: Волдеморт не просто родителей Гарри убил и бессмертия возжелал, он собирается установить свою власть над всей Магической Британией (почему-то упорно говорят об угрозе всему Магическому Миру, однако, лично я подтверждения такой масштабности в тексте не вижу). В общем, спасать нужно и Магический Мир, и магглов. Зато, словно хвост у ящерицы, отпадает в конце пятой книги необходимость спасать себя самого - душа ГП столь чиста и полна великой силы любви, что ТЛ не только не может завладеть им, но даже насылать видения и просматривать воспоминания не в силах. Роулинг вляпалась в ту самую ошибку - поделила персонажей на два лагеря. Хорошие могут творить любые пакости, применять Сектумсемпры и Непростительные, оставаясь чистыми и непорочными, аки голуби небесные. Прямо-таки церковное благословление рыцарям, идущим в Крестовый поход - "Кто же в этой битве сгинет, под защитой силы Крестной, раньше, чем их кровь остынет, будут в Царствие Небесном!" Полученная участниками ОФ индульгенция аннулирует все их ошибки и проступки, в том числе гнусные выходки Мародеров и отсутствие гражданского мужества РЛ.
Увы. Эпос Роулинг не вытянула. Дело даже не в отсутствии масштабных действий на разных фронтах, самое главное - нет полифонии. Ее мир крутится вокруг ГП, и все персонажи рассматриваются лишь через отношение к нему. Нет никакой объективной причины для выбора той или иной стороны в конфликте, только симпатия к ГП и преданность АД (как вариант, симпатия к родителям ГП). В общем, где здесь эпичность? Если Волдеморт реально угрожает моему миру, я буду принимать решение, опираясь не только на личные симпатии.

Продолжение следует

---

Сказка и как с ней работать

Возможны два способа.
Первый. Углубление морально-нравственной проблематики.
Определенная тенденция присутствует и в некоторых классических сказках, например, выбор на распутье. Мы оставляем в покое статичный Мир, но персонаж выбирает быть ему героем, злодеем или тыквы выращивать. Блестяще реализовано Шварцем в пьесах-сказках и Пройслером. Именно на это я надеялась при чтении ГП и ТК. На историю Крабата, который может стать Чернокнижником. Последний лучик надежды погас в финале ГП и ОФ. ГП был объявлен хранилищем великой силы Любви, просто не способный стать злодеем (а тыквы выращивать ему Волдеморт не позволит), после этого, как персонаж он для меня перестал существовать.
Собственно, Поттериана для меня - история Снейпа, потому то он делает выбор. Он может стать злодеем, он может стать героем. Он принимает решение, реализуя Кантовский идеал добродетели - его подвиг не приносит ему пользы или морального удовлетворения. Он выполняет, что должно.
Второй. Глобализация.
Зло угрожает Миру. Мир должен реагировать. Собираются армии, строятся планы, заключаются договора... Перед читателем разворачивается обширная панорама, множество персонажей, переплетение сюжетных линий, тонкости взаимоотношений. Да здравствует Эпос!
Здесь есть подвох. Велика опасность поделить персонажей на два лагеря и на этом успокоиться. Пусть, подонок, зато за дело Света сражается! В результате, победа этого самого Света начинает вызывать сомнения - а нам точно будет хорошо, если победят подонки?
Как избежать? Очень просто: любая, совершенная гадость льет воду на мельницу Темного Властелина. Если рыцарь Света струсил, оклеветал, обидел кого-то, количество Зла в Мире увеличилось, и победа Света отодвинулась, ну и, наоборот.

А еще Сказку можно разобрать на составные элементы и использовать их произвольно.

---

В зоопарке Копенгагена убили жирафа Мариуса. Хотят убить еще одного жирафа Мариуса. Я убила Мариуса Флинта (не жирафа). Чувствую себя Треллони.

---

Сказка и Поттериана

Самая характерная особенность этого жанра, на мой взгляд, статичность Мира. Дана некая реальность, единственно-возможная, и никакие вопросы к ней не принимаются. Дело не в том, что она - однозначно хорошая, она - такая, какая есть, и все недостатки считаются случайными погрешностями. Мачеха тиранит золушку, мельник обделяет наследством младшего сына, Синяя Борода убивает жен. Печально, конечно. Золушка выходит замуж за Принца, но Декларация прав детей не принимается, Кот делает хозяина Маркизом Карабасом, но Законы о наследстве не принимаются, Синюю Бороду убивают, но законоохранительную систему не реформируют. То есть, устраняется частная несправедливость, но само мироустройство остается прежним. Более того, попытка Мир изменить, как правило, является крайне нежелательной. Дракон, Черный Маг, Великан вламывается и переделывает Мир под себя, Герой его убивает и восстанавливает прежнее положение.

Поттериана начинается, как Сказка. Две первые книги прекрасно отражают особенность сказочного мироощущения. ГП от плохих Дурслей попадает в Волшебный Мир, но вопрос о привлечении социальных служб не ставится. ГП освобождает Добби, но вопрос положения эльфов не поднимается. АД исправно выполняет свою роль Мудрого Старца, который знает ответы, но выдает из микроскопическими дозами, так ведь для Сказки это нормально!
Однако, начиная с третьей книги сказочная логика ломается и в пятой от нее уже мало, что остается. Поднимается вопрос о дискриминации оборотней, рабстве домовых эльфов, воспитании в семье, социально-политической ситуации в МагМире... И становится очевидно, что Волдеморт - это не Зло, пришедшее извне, а порождение МагМира. Корень всех проблем лежит в кризисе, который переживает Магическая Британия. Неэффективность политической системы, отсутствие социальной защиты, бесправие, инертность общества, которое существует совершенно автономно от законной власти, идеологический вакуум (а как еще охарактеризовать то, что маги-нехристиане празднуют Рождество). Все эти вопросы требуют какого-то решения, поскольку они обозначены, но...
ГП живет в Сказке, мыслит сказочными шаблонами,и мы имеем сказочный финал серии - Злой Маг убит, его власть пала, Мир восстановлен, все счастливы. Постойте, но как же все обозначенные проблемы? Бросьте, как бы говорит Роулинг, вам показалось, Волшебный Мир прекрасен! Правда?! Не верю!

---

Снейпотонкс. Конец!

Глава 11. Западня

- Мистер Браун, - Северус поднимает глаза от книги.

Аврор пристально смотрит на него. Нервничает - на щеках проступают красные пятна, зрачки неестественно расширены. Северус терпеть не может, когда его разглядывают, да еще вот так, откровенно. Он закрывает книгу и спрашивает ледяным тоном:
- Вы чего-то хотели?
- Да, - хрипло отвечает Браун и облизывает пересохшие губы. – Вы не должны выступать на суде.
- Неужели? – цедит Северус.

Браун кивает.

- Я не допущу этого, - он подходит к столу, разделяющему их. – Это ваша, - черная палочка в левой руке дрожит. Свою палочку аврор крепко держит правой рукой, направляя на Северуса. – Я хочу видеть ваши руки.

Северус медленно поднимает ладони.

- Я не желаю вам зла, - говорит Браун с тоской. – Я никогда не считал вас мерзавцев. Только после убийства директора Дамблдора, - поправляет он себя.
- Когда пепел Визжащей хижины торжественно хоронили, это было правильно. Вы свой долг выполнили и ушли. Зачем вы вернулись? Хотите избавить своих слизеринцев от возмездия?
- Каждый должен отвечать за те преступления, которые он совершил.
- Не считайте меня глупцом! Я присутствовал на допросе младшего Гойла – из-за ваших показаний его перевели в свидетели. Вы и для остальных найдете оправдания: смягчающие обстоятельства, принуждение, помощь следствию… Они отделаются легким испугом и снова собьются в стаю. Этого нельзя допустить, - голос Брауна падает до шепота. – Я не допущу. Мы изведем заразу на корню.
- Они – люди.

Браун продолжает свою мысль, не слушая его:
- Это как гангрена. Зараженную конечность нужно ампутировать, чтобы сохранить жизнь человеку. Чтобы Магическая Британия жила, мы должны удалить пораженные члены - тех, кто заражен этой мерзкой идеологией.
- Будете казнить за образ мыслей?
- Нельзя допустить, чтобы они перешли к действиям, нельзя! – Браун убирает черную палочку в карман. – Вам не будет больно, мистер Снейп, - вы просто уснете, а потом я сделаю вам укол. Вы умрете от остановки сердца, так бывает.

На секунду аврор опускает глаза, доставая крошечный баллончик с газом.

- Инкарцеро!

Веревки мгновенно опутывают его, палочка, баллончик и шприц, заключенные в сферу плывут к Северусу.

- Пользуетесь маггловскими приспособлениями? Разумно. Когда наши эксперты закончат проверять на магическое воздействие, все следы уже исчезнут, - плавным движением палочки, не отличимой на вид от той, что была в руках Брауна, Северус отправляет сферу на середину стола.

Он позволяет себе насладиться замешательством, которое написано на лице аврора.

- Вы себя выдали, мистер Браун, когда взорвали пустой дом, и тут же связались с коллегой – убедиться, что она не пострадала. Вы полагали, что в Магическом Мире вам удастся подобраться ко мне.
- Палочка фальшивая, - сквозь стиснутые зубы выдавливает аврор.
- Настоящая. Но не моя. Я не закладываю своей палочкой страницы и не оставляю ее без присмотра… - ему не удается окончить свое выступление эффектно.

Дикий вой сообщает, что кто-то пытается проникнуть через охранные заклинания. Северус молниеносно разворачивается к двери и опускает палочку. Тонкс безуспешно сражается с опутавшей ее липкой сетью.


- Признаться, я ожидал, что на вас выйдут люди посерьезнее, - Кингсли Шеклболт выпячивает нижнюю губу. – А это всего лишь восторженный юнец.

Северус подавляет ярость – она неуместна сейчас:
- Восторженные юнцы могут быть очень опасны. Мистер Браун произнес «мы», возможно у него есть единомышленники.

Министр впивается глазами в лицо Северуса.

- Я не могу исключить того, что кто-то направлял мистера Брауна…
- Кто-то использует благородные порывы для собственных целей, - подхватывает Шеклболт, - вдохновляет молодежь на борьбу, а сам собирает сливки.
- Возможно, - Северус пожимает плечами. – Это уже ваша забота искать связи мистера Брауна. Впрочем, он мог действовать и по собственному разумению.

Азарт в глазах министра гаснет, лицо становится задумчивым.

- Мистер Браун оказался настоящим рыцарем и постарался вывести даму из-под удара, - тихо произносит Северус. - Но вы же не знали этого. Ваш телохранитель мог пострадать.

Шеклболт выглядит удивленным:
- Тебя в любом случае попытались бы убить, кого бы я к тебе не назначил, - разводит он руками. – А девочку ты в обиду не дашь.
- Польщен вашим доверием, господин министр, - Северус обозначает издевательский поклон, который Шеклболт игнорирует.

Глава 12. Пусть придет, что придет

- Хозяин велел нам покинуть номер, - покаянно произносит Тонкс. - Это из-за моих охранных заклятий. Говорит, они всех его клиентов перепугали. Его даже министр не переубедил.

Северус, молча, кивает. Он снимает с вешалки плащ и направляется к выходу. Тонкс дергает его за рукав:
- Куда мы пойдем?
- Ты пойдешь домой, Дороти, - усмехается он.
- Я - телохранитель, и мы пойдем вместе!
- Мне страшно подумать, что ты еще устроишь, после представления с охранными заклятиями, микроволновки, разрушенного дома…
- Дом разрушила не я!
- Так значит это еще впереди?
- Мы можем пойти ко мне, - предлагает она. - Наш дом под Фиделиусом.

Северус качает головой, отвергая идею.

- Я хочу встречать Рождество дома, - произносит она умоляюще. - С мамой, с сыном…
- Рождество встречают с семьей, - соглашается Северус.

Сейчас он не кажется невозмутимым, но и прочитать его Тонкс не может.

- Рождество встречают с друзьями.
- Так я тебе друг? – его лицо становится насмешливым и немного печальным.
- Нет. Больше, чем друг…

Внутренне Тонкс зажмуривается и скрещивает пальцы, а на самом деле, кладет руки на плечи Северусу и запрокидывает голову, чтобы видеть его глаза. Непроницаемые черные омуты. Что скрывается в их глубине? Она не знает, но ей хочется это узнать. Хочется шагнуть в будущее.

Северус проводит ладонью по ее волосам, невесомо касается щеки…

- Дороти…

Теплое дыхание ласкает ее кожу. Нежное прикосновение губ. Тонкс подается на встречу. Ее ресницы сами собой опускаются. Гаснут все звуки, и само Время замирает.

@темы: "Снейпотонкс", "мои фанфики"